Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами.

(Обратим внимание на фразу «когда я в последний раз виделся с Витгенштейном». У читателя должно было сложиться впечатление, что в прошлом они не раз встречались, беседовали, может быть, даже вспоминали минувшие дни и дружеские застолья в Вене в добрые старые времена. Но, как мы знаем, встреча в НЗ была единственной.)

До самой своей смерти Поппер не мог удержаться, чтобы не задеть имя Витгенштейна. Такое постоянство уже граничило с манией. По его глубокому убеждению, «существование неотложных серьезных философских проблем и необходимость их критического осмысления — единственное оправдание для так называемой профессиональной, или академической, философии». Даже главу воспоминаний о детстве в Unended Quest Поппер начинает с пассажа, адресата которого нетрудно угадать: «Я всегда верил, что существуют подлинные философские проблемы, а не просто головоломки, порожденные неправильным употреблением языка. И некоторые из этих проблем очевидны даже ребенку». В книге хватает и более откровенных выпадов: «Витгенштейн… не показал мухе выход из мухоловки. Более того, в этой мухе, которая не в силах выбраться наружу, я вижу автопортрет самого Витгенштейна. (Витгенштейн был типичным "витгенштейновским случаем" — как Фрейд типичным фрейдистским.)» Еще один удар исподтишка Поппер наносит Витгенштейну, упоминая все в том же Unended Quest о двух венских писателях, чьи книги были в отцовской библиотеке, Фрице Маутнере и Отто Вейнингере. Обмолвившись, что «оба, очевидно, оказали влияние на Витгенштейна», он снабжает этот фрагмент сноской — цитатой из Вейнингера: «Все болваны, от Бэкона до Маутнера, занимались исследованиями языка».

В интервью на радио «ВВС» в мае 1970 года Поппер глумился над опубликованной посмертно книгой Витгенштейна:

«Если вы под дулом пистолета потребуете ответить, с чем я не согласен в "Философских исследованиях" Витгенштейна, — ну тогда, конечно, я вынужден буду сказать: "Что вы, меня все устраивает!" Все, кроме самой книги. То есть, согласен я или не согласен — так вопрос не стоит, потому что там не с чем соглашаться или не соглашаться. Признаюсь только, что мне было скучно — скучно до слез».

Вряд ли скучная до слез книга вызвала бы столь эмоциональный отклик. Джозеф Агасси комментирует: «Витгенштейн был для этого философа единственным bete noire [предметом ненависти]: не могло быть лучшего подтверждения лояльности, нежели выпад в сторону Витгенштейна». Интерес к языку Поппер сравнивал с протиранием очков: философы языка могут сколько угодно считать, что этот процесс ценен сам по себе; серьезные же философы понимают, что очки протирают с одной-единственной целью — чтобы яснее видеть.

Намереваясь выступить с критикой Витгенштейна, Поппер рассчитывал на поддержку Рассела — и не ошибался. Давний кризис личных отношений между Расселом и Витгенштейном теперь был обострен еще и враждебностью, с какой каждый из них воспринимал теорию другого. Витгенштейн I соглашался далеко не со всеми результатами ранних логических и технических изысканий Рассела, но был глубоко увлечен ими. Причина появления «Логико-философского трактата» отчасти в том и состояла, что Витгенштейн стремился исправить идеи Рассела, казавшиеся ему ошибочными. Присутствие Рассела ощущается едва ли не в каждой строке «Трактата». В предисловии к этой тоненькой книге Витгенштейн щедро отдает дань уважения «своему другу Бертрану Расселу», а в основном тексте Рассел упомянут двадцать восемь раз. Для сравнения: в период, когда создавались «Философские исследования» — книга, наиболее прочно ассоциируемая с Витгенштейном II, — то есть с конца тридцатых годов и далее, Витгенштейн словно проделал с Расселом «трюк с исчезновением». Своего наставника он упоминает всего дважды, и оба раза критически.

Рассел, со своей стороны, был уверен, что новые идеи Витгенштейна загоняют кембриджскую философию в тупик тривиальности и скуки. Позже он писал, что нашел работы Витгенштейна II «совершенно непонятными. Их позитивные доктрины кажутся мне тривиальными, а негативные — необоснованными». И о «Философских исследованиях»: «Я не понимаю, почему целая школа обнаруживает на этих страницах великую мудрость».

Рассел был основоположником анализа понятий и, подобно Попперу, полагал, что такой анализ зачастую проясняет вопросы и рассеивает туман, которым они окутаны. Однако при этом, опять же подобно Попперу, он не считал, что точность — это начало и конец всего. Поппер отмечал, что ученым, несмотря на определенную степень языковой неоднозначности, все же удается получать грандиозные результаты. Рассел, в свою очередь, утверждал, что даже если точно определить и прояснить каждое слово, проблема не исчезает, и иллюстрировал свою мысль следующим анекдотичным эпизодом: он ехал на велосипеде в Винчестер и остановился у лавки, чтобы спросить у ее хозяина кратчайший путь. Тот крикнул своему работнику:

— Эй, тут джентльмен хочет узнать самый короткий

путь до Винчестера!

— До Винчестера? — раздался голос из глубины лавки.

— Ага!

— Путь до Винчестера?

— Ага!