Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами

Невыносимо. Невыносимо. Он, Витгенштейн, этого не допустит. С самого начала услышать такую чушь от этого выскочки, этого Emporkommling? Секретарь, писавший приглашение, вообще ни при чем. Формулировка принадлежит ему, Витгенштейну. Он сам это придумал, чтобы не слушать пустой болтовни, а сразу переходить к делу! И Витгенштейн без колебаний вступился за секретаря — своего ученика. Громко. Вызывающе. И, почувствовал Поппер, сердито. Ну что же. Вечер начался так, как он и должен был начаться.

Секретарь собрания, Васфи Хайджаб, благодарный за этот яростный выпад в его защиту, писал с бешеной скоростью, стараясь не упустить ни слова из этого обмена репликами, напоминавшего перестрелку. Голоса набегали один на другой, как морские валы:

Поп-р: Витгенштейн и его школа так и не рискнули продвинуться дальше элементарных вещей, которым они присвоили титул философии, к более важным философским проблемам… несколько примеров трудностей, разрешение которых требует погрузиться гораздо глубже поверхности языка.

Витген-н: эти проблемы не выходят за пределы чистой матем-ки и социологии.

Аудит-я: не убеждена примерами Поппера. Атм-ра напряженная. Необычайный полемический накал. Повышенные тона.

(Пожалуй, мелькнуло в голове у Хайджаба, переписывать протокол начисто будет веселее, чем обычно. Завтра он этим займется.)

Пока же, словно следуя за мыслью, рука Витгенштейна нырнула в камин и ухватила кочергу. Кочерга была в том же положении, в каком оставил ее Брейтуэйт, конец ее был усеян золой и угольной крошкой. Брейтуэйт не без волнения следил, как Витгенштейн начал судорожно размахивать ею, акцентируя свои слова. Он и раньше видел, как Витгенштейн это делает, но сегодня тот был особенно возбужден, ему явно было не по себе, даже физически — наверное, просто не привык, чтобы гости Клуба ему возражали. Обычно на этом этапе собрания речь Витгенштейна уже текла сплошным потоком, и люди потом за глаза жаловались, что никому не удается и слова вставить. Брейтуэйт внезапно ощутил тревогу: не отобрать ли у него кочергу? Кажется, ситуация выходит из-под контроля…

Кто-то — уж не Рассел ли? — произнес: «Витгенштейн, положите кочергу».

Невыносимо, невыносимо! Так же мучительно, как пластинка, что крутится не с той скоростью. Что за мышление — рыхлое, вязкое! Мало того что этот осел, этот академик с Рингштрассе, разжевывает свою теорию, пытаясь сказать то, о чем говорить невозможно, убеждая себя в существовании каких-то скрытых глубин — словно стоит на открытом карьере и требует копать подземную шахту… Мало всего этого — он еще и не желает расчистить свой ум, выбросить оттуда весь этот вздор и послушать, что говорит он — он, Витгенштейн… Нет, это необходимо прекратить, нужно немедленно удалить эту злокачественную опухоль.

В глубине сознания у Поппера мелькнуло, что он, кажется, зашел слишком далеко. Завтра он пожалеет об этом, раскается, что не сумел взять себя в руки — как на том злополучном собрании кружка Гомперца в Вене. Потом он терзался совестью, но так и не смог признаться в этом бедняге Шлику. Да, этот Витгенштейн вполне реален. Но кто назвал его «мистиком»? Догматизм иезуита! И в придачу неистовствует, как нацист. Маньяк, ведущий философию в тупик. Нет, он у меня признает, что не прав по всем статьям! Осталось совсем чуть-чуть поднажать, выбить еще один кирпич из этой башни, возведенной на пустой болтовне. Ну вот, теперь этот безумец еще и кочергу схватил. Что ни слог — взмах кочерги: «Поппер, вы НЕ ПРАВЫ». Выпад кочергой, еще один… «НЕ ПРАВЫ!»

Угли давно никто не ворошил, и огонь в камине почти погас. Но это уже никого не волновало: участникам собрания казалось, что они угодили в парник, где их опутали по рукам и ногам ползучие лианы. Полный хаос: гневные голоса спорщиков, шумные восклицания учеников Витгенштейна, небывалая толпа и теснота — те, кто «подпирал стены», теперь подались вперед, боясь упустить развязку. Какой-то студент, любитель литературы, в который раз задумавшись, не перейти ли ему на кафедру английского, искал прибежище в строках Мэтью Арнольда:

И мы бредем по сумрачному полю,
Где в грохоте сражений и веков
До ночи бьются армии глупцов[15]

.

Последнюю строку он припомнил как нельзя вовремя, ибо Витгенштейн с грохотом отбрасывает кочергу и вскакивает на ноги. Рассел тоже встает. Во внезапно наступившей тишине отчетливо раздается обращенный к нему голос Витгенштейна: