Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами

«Но одна из них пусковая ручка, которую можно поворачивать плавно (она регулирует степень открытия клапана); другая рукоятка переключателя, имеющая только две рабочие позиции, он либо включен, либо выключен; третья рукоятка тормозного рычага, чем сильнее ее тянуть, тем резче торможение; четвертая рукоятка насоса, она действует только тогда, когда ее двигают туда-сюда». Более того: изучая реальное функционирование языка, мы замечаем кое-что еще: большинство терминов имеет не одно применение, а множество, и эти различные применения могут не иметь между собой ничего общего. В пример Витгенштейн приводит слово «игра». Существуют всевозможные виды игр — пасьянс, шахматы, бадминтон, футбол, лапта… Есть карточные игры и игры с мячом, игра-соревнование и игра-сотрудничество, игры командные и игры индивидуальные; в одних исход зависит от навыков, в других — от удачи. Вопрос: что общего между всеми этими играми? Ответ: ничего. Субстанции «игра» не существует.

Витгенштейн назвал такие подобия «семейными сходствами». Они напоминают семью, где некоторые родственники явно имеют какую-то схожую черту — морщинистую шею, или пронзительные синие глаза, или раннюю седину, или необычайно большие уши, — однако нет характеристики, которая объединяла бы всех. Ряд пересекающихся подобий и сходств — вот что делает «игры» играми. «Прочность нити создается не тем, что какое-нибудь одно волокно проходит через нее по всей ее длине, а тем, что в ней переплетается друг с другом много волокон».

Рассел и ранний Витгенштейн считали, что обыденный язык затемняет лежащую в его основе логическую структуру. «Король Франции лыс» — предложение, логическая структура которого не видна непосредственно. В этом смысле язык — как одежда для тела; под мешковатым свитером трудно разглядеть очертания фигуры. «Витгенштейн II» отверг этот взгляд: он верил, что язык находится в прекрасном рабочем состоянии и ничего не прячет.

Этот поздний Витгенштейн утверждал, что язык не прикован к миру объектов. Грамматика языка автономна и независима. Не мир правит бал, а мы. Мы можем делать с языком, что хотим. Мы выбираем правила и решаем, что значит следовать правилам. Пройдет еще несколько десятилетий — и окажется, что во всем мире изучение права, социологии и английского языка основано именно на этих идеях.

Поскольку язык подчинен правилам, он по сути своей неотделим от общества; он встроен в наш практический опыт, в наши «формы жизни». Правила подлежат интерпретации: необходимо договориться, что допустимо, а что нет. Таким образом, идея частного языка — языка, понятного только одному человеку, — несостоятельна. А если это так, то выходит, что Декарт, искавший святой Грааль безусловного и несомненного знания в самом себе, шел не в том направлении. Чтобы слова «Cogtto ergo sum» имели какой-то смысл, нужно сначала договориться, что считать мышлением и каким образом применять понятие «мыслить», — это единственный способ, каким может функционировать язык. Таким образом, Cogito никак не может быть отправной точкой к выяснению того, что человек способен знать. Это открытие Витгенштейна перевернуло семь столетий философской мысли и освободило его последователей из плена, в котором они пребывали, ища твердые основания достоверного знания.