Кочевая жизнь в Сибири

Мы надеялись добраться до первой почтовой станции на третий день после нашего отъезда, но мягкий свежевыпавший снег так замедлил наше продвижение, что только на четвёртый день, когда уже почти стемнело, мы увидели несколько тунгусских чумов, где нам предстояло поменять собак на оленей. Если и есть на «всём белом свете», как говорят русские, что-нибудь более безнадёжно тоскливое, чем тунгусское поселений зимой в горах, то я его никогда не видел. Высоко над уровнем лесов, на каком-нибудь возвышенном, продуваемом всеми ветрами плато, где не растёт ничего, кроме диких ягод и арктического мха, стоят четыре или пять маленьких серых жилищ из оленьих шкур, составляющих стойбище кочевников. Вокруг них нет ни деревьев, ни кустарников, которые бы хоть немного закрывали горизонт и давали хоть малейшую видимость убежища такому поселению, нет там ни забора, ни изгороди, чтобы огородить и обжить этот маленький уголок бесконечного. Серые шатры стоят, кажется, одни в бесконечной пустынной Вселенной, начинающейся от самых их порогов. Посмотрите на такое стойбище внимательнее. Поверхность снежной равнины вокруг вас, насколько хватает глаз, вытоптана и разрыта оленями в поисках мха. Тут и там между чумами стоят большие сани, на которые тунгусы возят свой походный инвентарь, а перед ними – длинная низкая стена, сложенная из симметрично сложенных оленьих вьюков и сёдел. Несколько ездовых оленей бродят в поисках чего-то, чего они, кажется, никогда не найдут, зловещие во́роны – падальщики тунгусских стойбищ – тяжело пролетают с хриплым карканьем к пятну окровавленного снега, где недавно был убит олень, вот пара серых волкоподобных собак с дьявольскими светлыми глазами грызут наполовину ободранную голову оленя. Термометр показывает сорок пять градусов ниже нуля, и груди оленей, воронов и собак побелели от инея. Тонкий дым от конических чумов поднимается высоко вверх в чистом, неподвижном воздухе, далёкие горные вершины прорисованы белыми силуэтами на тёмно-стальной синеве неба, пустынный заснеженный пейзаж чуть тронут жёлтым оттенком низко висящего зимнего солнца. Каждая деталь этой сцены странная, неведомая, арктическая – даже для одетых в меха, заиндевелых от мороза людей, которые подъезжают к чумам верхом на тяжело дышащих оленях и приветствуют вас протяжным «Здор-о-о-во!», они опускают один конец своих шестов на землю и выпрыгивают из плоских седел без стремян. Вы едва ли можете осознать, что находитесь на том же земном шаре с тем активным, шумным, зарабатывающем деньги мире, в котором, как вы помните, когда-то жили. Холодный неподвижный воздух, белые пустынные горы и ровная бескрайняя тундра вокруг вас полны печальных, щемящих сердце впечатлений и имеют странную неземную природу, которую вы не можете как-либо соотнести со своей досибирской жизнью.

В первом тунгусском стойбище мы отдохнули сутки, а затем, обменяв собак на оленей, попрощались с нашими каюрами из Охотска и под руководством полудюжины бронзоволицых тунгусов в пятнистых оленьих шкурах двинулись на запад, через заснеженные горные ущелья, к реке Алдан. Первые две недели мы продвигались медленно и утомительно, испытывая трудности и лишения почти всех возможных видов. Стойбища тунгусов находились иногда в трех-четырех днях пути друг от друга, холод, по мере того как мы поднимались на Становой хребет, всё время усиливался, пока не стал почти нестерпимым. День за днём мы устало брели на снегоступах впереди наших тяжело нагруженных саней, прокладывая дорогу в мягком трёхфутовом снеге для наших белых от мороза оленей, терпеливо переносящих тяготы пути. Мы делали в среднем около тридцати миль в день, и наши олени часто приходили к ночному привалу совершенно измученными, и острые костяные наконечники остолов наших погонщиков были красными от их замёрзшей крови. Иногда мы устраивали ночлег в горном ущелье и разводили большой костёр, освещавший заснеженный лес вокруг красными бликами, иногда мы выгребали снег из пустой юрты с земляной крышей, построенной правительством для почтальонов, и укрывались там от метели. Закалённые двумя предыдущими зимами в арктических путешествиях и привыкшие ко всем превратностям северной жизни, здесь, на Становом хребты, мы были на  пределе нашей выносливости. В течение четырёх дней подряд у вершины перевала через хребет в полдень в термометрах замерзала ртуть[121]. Малейшее дуновение воздуха обжигало лицо, как раскалённое железо, бороды смерзались в сплошной ледяной ком, ресницы тяжелели от снежной бахромы, наполовину закрывавшей зрение, и только самые энергичные физические упражнения заставляли кровь циркулировать в конечностях. Шварца, самого старого члена нашего отряда, однажды ночью привезли на тунгусское стойбище в бессознательном состоянии, которое, при небольшом промедлении могло закончиться смертью, и даже наши выносливые туземцы пришли тогда с сильно замёрзшими руками и лицами. Одной только температуры было достаточно, чтобы понять, что мы достигли самого холодного места на земном шаре – Якутской провинции[122].