Кочевая жизнь в Сибири

Нашим главным развлечением в последнее время было обсуждение противоречивых моментов истории и науки – это удивительно, как подобные дебаты развивают способность к юридической аргументации! Единственный недостаток заключается в том, что в отсутствие третьей стороны, которая может решить кто прав, такие споры никогда не приводят к какому-либо удовлетворительному выводу. В течение шестнадцати дней мы обсуждали, как кит использует свои дыхательные отверстия, и я твердо убеждён, что, если бы мы путешествовали ещё целую вечность, как «Летучий голландец», то и тогда  не смогли бы найти такое решение этой проблемы, которое удовлетворило бы всех спорящих. У капитана оказалась старая голландская «История мира» в двадцати шести томах, к которой он обращается как к последнему авторитету во всех вопросах, касающихся жизни на Земле – будь то любовь, наука, война, искусство, политика или религия, и как только он оказывается в окружении спорящих, он укрывается за этими громоздкими фолиантами и ведёт оттуда огонь всеми калибрами голландских многосложных словес до тех пор, пока мы не согласимся на безоговорочную капитуляцию. А если мы решаемся усомниться в интимной связи между дыхалами китов и «Историей мира», он обрушивается на нас с самыми жестокими обвинениями, что мы сумасшедшие скептики, которые не верят тому, что напечатано, и даже тому, что напечатано в самой Голландской Истории! Однако, когда капитан раздавал за обедом пирог, я посчитал целесообразным не высказывать своих убеждений относительно правдивости некого тевтонского историка и присоединился к нему в осуждении этого падшего еретика Буша, который мудр только, как сказано в Библии, «за пределами того, что написано». Как результат, Буш получал только один маленький кусочек пирога, а я – два, что, конечно, очень приятно для меня лично, но также полезно и для распространения качественных исторических знаний! К тому же я начал замечать за ужином растущее почтение к голландской истории со стороны Буша.

Глава III

Видим берег Камчатки – Прибытие в Петропавловск.

Бриг «Ольга» в море, 200 миль от Камчатки. 17 августа 1865 г.

Наше путешествие, наконец, подходит к концу, и после семи долгих недель холода, дождей и непогоды наши глаза скоро снова будут радоваться видом земли, и никогда это не было более желанным для утомлённого моряка, чем для нас. Даже звуки скребков и швабр с палубы говорят нам, что земля близко. Корабль прихорашивается, чтобы снова «выйти в свет». Прошлой ночью мы были всего в 255 милях от камчатского морского порта Петропавловск, и если благоприятный ветер будет дуть по-прежнему, мы доберемся до него завтра в полдень. Однако сегодня утром наступил почти абсолютный штиль, так что мы, скорее всего, задержимся до субботы.

В море  у берега Камчатки. Пятница, 18 августа 1865 г.

Сегодня утром у нас хороший ветерок, и бриг, поставив все свои паруса, которые только имел, крадётся по морю, окутанным густым туманом, через который даже топовые паруса еле видны. Если ветер сохранится и туман рассеется, мы можем надеяться увидеть землю сегодня вечером.

11 часов утра.

Я только что спустился с брам-реи, где последние три часа, кое-как держась за бакштаг и качаясь над туманом, следил за землей, пока судно лениво катилось по морю. Впрочем, и оттуда не видно ничего на расстоянии трех длин кораблей, хотя небо, несомненно, безоблачное. Огромные стаи чаек, олуш и тупиков окружают корабль, а вода полна медуз.

Полдень.

Полчаса назад туман начал подниматься, и в 11.40 капитан, осматривая горизонт в подзорную трубу, радостно закричал: «Земля, земля! Ура!», и слова эти тут же эхом повторились и с носа и с кормы, и с камбуза и с верхушек матч. Буш, Махуд и майор побежали на полубак, маленький горбатый стюард весь в муке выскочил из камбуза и взобрался на фальшборт, моряки взобрались на такелаж, и только рулевой остался на месте. Далеко впереди, слабыми мерцающими контурами над горизонтом, виднелись два высоких конических пика, настолько далеких, что не было видно ничего, кроме белого снега в их глубоких расселинах, и настолько неясных, что их едва можно было отличить от голубого неба. Это были горы Вилючинская и Авача на Камчатском побережье, в ста милях от нас. Майор долго и внимательно смотрел на них в подзорную трубу, затем гордо помахал им рукой, повернулся к нам и сказал с патриотическим энтузиазмом: «Вы видите перед собой мою страну – великую Российскую империю!», но затем, когда туман снова окутал корабль, оставил свой напыщенный стиль и с досадой воскликнул: «Чёрт знает что такое! Просто удивительно! Туман, туман и туман!»

Через пять минут от «великой Российской империи» не осталось и следа, а мы спустились на ужин в состоянии радостного возбуждения, которое никогда не представит себе тот, кто не был сорок шесть дней в море в северной части Тихого океана.

4 часа вечера