Кочевая жизнь в Сибири

Мы пробыли в Якутске всего четыре дня – ровно столько, чтобы сделать необходимые приготовления для безостановочной поездки на санях в пять тысяч сто четырнадцать миль до ближайшей железной дороги в Европейской России. Императорская Почта России, посредством которой мы намеревались ехать из Якутска в Нижний Новгород, была в то время самым протяженным и хорошо организованным конным экспрессом в мире. В ней работало три или четыре тысячи возниц-ямшиков, в два раза больше телег, тарантасов и саней, и держалось в готовности к немедленному использованию более 10 000 лошадей, распределенных между 350 почтовыми станциями по маршруту, равному расстоянию между Нью-Йорком и Сандвичевыми островами[120]. Если человек обладал необходимой физической выносливостью и мог передвигаться днём и ночью без остановок, то с курьерской «подорожной» можно было проехать эти 5114 миль от Якутска до Нижнего Новгорода за двадцать пять дней, что всего на одиннадцать дней больше, чем путешествие на такое же расстояние по железной дороге. До установления телеграфной связи между Китаем и Россией императорские курьеры, перевозившие важные депеши из Пекина, часто покрывали расстояния между Иркутском и Санкт-Петербургом – 3618 миль – за шестнадцать дней, с двумястами двенадцатью сменами лошадей и ямщиков. Чтобы совершить этот подвиг, они должны были есть, пить и спать в своих санях и делать в среднем десять миль в час в течение почти четырёхсот часов подряд. Мы, конечно, не ожидали, что поедем с такой быстротой, но намеревались ехать днём и ночью и надеялись добраться до Петербурга до конца года. С помощью и по совету барона Майделя[124], русского учёного, который только что прибыл в Якутск по намеченному нами маршруту, мы с Прайсом купили большую открытую повозку – сибирские дорожные сани, похожие на огромную, с матерчатым верхом детскую коляску на полозьях, привезли её во двор нашего дома и приспособили это глубокое и вместительное транспортное средство для шестинедельного использования в качестве спальни и гостиной. Прежде всего, мы переупаковали наш багаж в мягкие плоские кожаные сумки и поместили его на дно повозки в качестве основы для нашей кровати. Затем мы накрыли эти плоские мешки двухфутовым слоем душистого сена, чтобы уменьшить тряску на неровной дороге, расстелили на сене большой спальный мешок из волчьей шкуры, около семи футов в длину и достаточно широкий для двоих, накрыли его двумя парами одеял и, наконец, обложили всю заднюю часть саней большими мягкими подушками из лебединого пуха. В ногах спального мешка, под кучерским сиденьем, мы уложили мешок с ржаными сухарями и ещё один мешок, наполненный кругами замороженного супа, тремя фунтами чая, головкой белого сахара, полудюжиной сушёных и копчёных лососей, а также коробку с чайником, чайницей, сахарницей, ложками, ножами и вилками и двумя стеклянными стаканами. Шварц и Молчанский купили другую повозку и устроили её таким же образом, а 19 ноября мы получили из почтовой конторы две подорожные, или, как называл их Прайс, «указы», предписывавшие начальнику каждой почтовой станции между Якутском и Иркутском снабжать нас «по приказу Его Императорского Величества Александра Николаевича, Самодержца Всея Руси» и т. д., шестью лошадьми и двумя возницами.

Во всех уголках мира, кроме Сибири, принято отправляться в дальний путь с утра. В Сибири, однако, самое подходящее для этого время – поздний вечер, когда всем вашим друзьям удобно собраться, чтобы проводить вас. Судя по нашему опыту в Якутске, сибирский этот обычай имеет вполне здравый смысл, поскольку количество выпитого в буйной церемонии провожания, не годится человеку ни для какого места, кроме постели, и ни для какого занятия более деятельного, чем сон. Никто не сможет проводить своего друга утром, а потом вернуться к своим делам. У него будет двоиться, если не четвериться в глазах, и вряд ли сможет говорить на родном языке без иностранного акцента. Когда 20 ноября, в десять часов вечера, нам прислали лошадей с почтовой конторы, мы уже один раз поужинали и ещё два или три раза пообедали, то есть перепробовали все напитки, какие только были в доме у нашего хозяина, от водки и вишневого ликера до «Джона Коллинза» и шампанского, спели все известные нам песни, от «Тела Джона Брауна»[125] по-английски до «Настоечки травной»[126] по-русски, а Шварц и Молчанский были готовы, кажется, отправить лошадей обратно на станцию, а на следующий день устроить ещё одно провожание. Прайс и я, однако, настаивали на том, что указ царя начальнику станции действителен только на этот день, и что если мы немедленно не возьмём лошадей, то нам придётся заплатить за простой, что колокол комендантского часа уже пробил, что городские ворота закроются ровно в десять тридцать, и что если мы немедленно не тронемся в путь, то нас, вероятно, арестуют за злостное нарушение общественного порядка!