Кочубей

А у канала мальчик в лохмотьях. Мальчику не более семи-восьми лет. Оборвыш чем-то серьёзно занят. Живые глаза царя невольно приковались к тому, что делал оборвыш. А оборвыш, оснастив верёвочками лапоть, поставив на нём мачту из большого гусиного пера и натянув из лоскутка онучи парус, перепускает это оригинальное судно через канал. Лапоть, подгоняемый ветерком, бойко плывёт через канал. Оборвыш радостно следит за ним своими детскими глазёнками и по положенным через канал доскам торопливо перебегает на ту сторону канала, чтобы причалить своё судно-лапоть. Так же радостно следят за проделками маленького оборвыша и живые глаза царя. Лицо его, доселе хмурое, мрачное, тёмное и холодное, мгновенно озаряется какою-то теплотой, так был на нём быстр переход от мрачного гнева к всепрощению.

   — Смотри-тко, Данилыч! — сказал он отрывисто, показывая на маленького оборвыша.

   — Вижу, государь... молодой матрос...

   — Навигатор, — вставил Павлуша.

Ртутный царь не вытерпел и сошёл со стены к каналу. Маленький оборвыш, увидев перед собой громадного человека, такого большущего, какого он ни разу не видел и жизни, так и остался с разинутым ртом, изумлённо посматривая на этих, как ему казалось, солдат.

Царь ласково улыбался, глядя на маленького оборвыша, одетого в женскую кацавейку и в опорки.

   — Это что у тебя, малец? — спросил он.

   — Карапь, — бойко отвечал мальчик.

Царь засмеялся. Павлуша Ягужинский даже прыснул.

   — А из чего он у тебя слажен? — снова спросил царь, трепля мальчика по бледной, обветренной щёчке.

   — Это тятькин лапоть, а это онучка моя.

   — Ай да молодец! Ай да моряк! — радостно говорил царь.

Но мальчуган что-то заботливо бросился к лаптю, бормоча: «Ишь ты, шведин поганый!.. Постой, я тебя!» В лапте возилось что-то чёрненькое.

   — Что это тебя у тебя в корабле? — спрашивает царь.

   — А шведской полоняник..

   — Как? Какой полоняник?..

   — Он царский корм воровал, я и накрыл его... Стой-стой, опрокинешь карапь.

— Да что у тебя там? Говори! — уже нетерпеливо спрашивал Пётр.

   — Мышонок... он у нас в сумке сухари всё грыз... А тятька и говорит: этот швед царский корм ворует... Я его и поймал, привязал на верёвочку и катаю но морю, а после кошке отдам.

Бойкий мальчик, не подозревая, кто перед ним, смело болтал, видя, что всех занимает его «карапь», и вынул из лаптя самого мышонка... «Вот он, шведин... ишь юркий какой…»

Мальчик окончательно очаровал царя. Он видел в нём врождённое стремление к воде, к морю. Это самородок. Его только поддержать, выучить, направить, и из него выйдет мореходец.

   — А чей ты, мальчик? Как тебя зовут? Откуда ты? — нетерпеливо спросил царь.

   — Меня зовут Симкой... Нас с тятькой сюда пригнали на царскую работу... Тятька там землю роет.

Царь задумался и молча глядел на мальчика. При виде его рубищ, которых он никогда не замечал, как по привычке не замечал жалкого вида рабочих, широко загадывал обо всей России, о её славе и могуществе, при виде дырявой кацавейки я старых порток, исчез которые сквозило маленькое, худощавое тело ребёнка, он нервно тряхнул головой и, достав из кармана несколько серебряных монет, бросил их и лапоть.

   — Это тебе и тятьке, скажи, что царь пожаловал, — сказал он отрывисто и погладил ребёнка.

Мальчик оторопел и обратил на великана свои серые, светлые, испуганные глаза.

— А ты, Павел, запиши его вместе с отцом: кто и из каких волостей, — обратился он к Ягужинскому.

Мальчик по-прежнему стоял испуганно, не смея прикоснуться к лаптю.

— Возьми же деньги, Сима, не бойся... Я пожаловал их тебе, — ласково сказал он мальчику. — А ты, Данилыч, не забудь о нём...

   — Не забуду, государь.

   — Запиши его в мои навигаторы, в московскую школу.

   — Будет по сему, государь, — отсекал Меншиков.

В это мгновение на досках, перекинутых через новый, узкий, но глубокий канал, по которым за несколько минут перед этим перебегал Симка за своим кораблём, а потом переходили царь, Меншиков и юный Ягужинский, послышался крик испуга, и что-то тяжёлое бухнуло в воду…

   — Караул! Караул! — послышались отчаянные крики.

В канале кто-то барахтался, беспомощно хлопая об воду руками и глухо взывая о помощи... Из воды показывается ещё одна голова, потом другая... Всё это отчаянно мечется, утопающие хватаются один за другого... видна последняя, безумная, молчаливая борьба из-за последнего дыхания, и все трое исчезают под водой...

Царь первый бросается спасать утопающих... Но как? Чем?

   — Лодок! Багров! Сети! — кричал он громовым голосом, так что вся крепость встрепенулась, тысячи рабочих солдат и матросов бросились к каналу, заслышав крик царя, и некоторые матросы отважно ринулись в холодную апрельскую ледяную воду...

   — Лодок! Багров! — гремит голос царя. — Кто утонул?

   — Доктора Лейма, государь, я опознал, — отвечает Ментиков.

   — А я, государь, видел Кенигсека и Петелина, — прибавил Ягужинский.

   — Господи! Какое несчастье!

   — Но вот и лодки с баграми... В одну из них прыгает царь с такою поспешностью, что едва не опрокидывает её; да ему это нипочём, он любит воду.

   — Государь!! Береги себя! — кричит испуганно Ментиков.

   — Ищи там! Подавайся ниже!..