Кочубей

В это время воз въехал в Полтаву и, поворотив налево мимо церкви Спаса, через Королевские ворота, спустился ниже Монастырской горы к Ворскле. Старик и женщина поспешали в Пушкаревку. Они хотели застать вечерню: на другой день был храмовой праздник в монастыре.

Дорогою, когда старик рассказывал про несчастья Матроны, сострадательная женщина заплакала.

– Вот так, какая ж ты плаксивая, по чужому горю плачешь, видно, своего нет у тебя!..

– Есть и свое горе!.. Да и чужое горе-то, – горькое.

– Да, правду сказать, горю несчастной Мотреньки можно поплакать, не грех будет, сердечная вытерпела много на своем веку.

Вдали за лесом заблистал золотой крест монастырской церкви и зачернел купол, а между деревьями забелелись стены зданий.

– Слава Богу милосердному, приехал в Пушкаревку и до монастыря недалеко.

– Слава Богу!

– Гей цобе, цобе, серый да белый, – закричал старик, погоняя волов коротеньким батожком, волы прибавили шагу и скоро остановились у деревянной ограды монастыря.

– Ну, дедушка, как бы нам увидеться с игуменью и поговорить с нею: люди говорили, она святою жизнию живет.

– Так и след жить игуменье; у меня есть в монастыре знакомая монахиня, старица Ефросиния: когда не пошла на богомолье в Киев, так зайдем к ней в келью и расспросим.

– А где старица Ефросиния? – спросил старик, обратясь к одной послушнице, стоявшей подле торговок. Послушница низко поклонилась старику, указала на келью Ефросинии и сказала:

– В келии, она недавно пришла из Киева с богомольцами и с тамошним старцем иеромонахом. Седенький-преседенький!.. Увидите, сегодня вечерню будет служить и завтра – обедню. Простите Христа ради.

– Ну спасибо тебе, пойдем же к ней, постой, только волов привяжу к дереву.

Старик привязал к дереву волов, надел вместо серой свитки белую суконную, повязался красным поясом, потер чеботы дегтем, расчесал чуприну, поправил длинные, повисшие усы и бодро с женщиной вошел в ограду монастыря.

Старица обрадовалась гостям, усадила их на деревянные стулья и завела разговор о монастыре Полтавском, о победе царя над шведами.

Старик спросил, можно ли им быть в келии игуменьи.

– Можно, матушка всех по-христиански принимает, все ждет кого-нибудь из Батурина, не придет ли кто, она, пока не пошла в монастырь, сама жила в Батурине, да, видно, это сказка: не такой жизни теперь, чтобы жила она в Батурине, да еще за Мазепу, известно, в Батурине все жили паны, и где там уже постническая жизнь наша.

– Я сама была когда-то в Батурине, – сказала до этого молчавшая путница старику.

– В Батурине была? Отчего же ты мне не рассказала ничего про Мазепу и про вечной памяти Василия Леонтиевича!..

– Так ты меня не расспрашивал.

– Hy, как будем ехать назад, не забудь рассказать мне про Батурин!

– Добре!

– Когда ж можно быть в келье игуменьи?

– После вечерни!

– А вечерня скоро?

– Минут через пять будут клепать. Да вот уже и клепают, пойдем!

Старица Ефросиния встала, перекрестилась, сделала три земных поклона и вышла вместе с гостями в церковь.

Старик и женщина стали на правой стороне подле дверей церковных, желая заранее увидеть игуменью.

И вот вошли все монахини одна за другою и стали на своих местах.

Женщина устремила взор на иконостас и любовалась золотою резьбою по голубому полю. Старик толкнул ее и сказал:

– Видишь, длинная ряска, вот пошла игуменья!

Игуменья подошла к алтарю, помолилась и, обратясь к народу, поклонилась на три стороны, монахини поклонились ей в пояс. Служил престарелый иеромонах.

Началась вечерня, монахини сами пели; народа в церкви было много.

По окончании вечерни старица Ефросиния спросила игуменью, можно ли прийти к ней старику, приехавшему из Решетиловки с женою.

– Можно! Милости просим, – был ответ игуменьи.

Старик и женщина вошли вслед за игуменьею в ее келью: небольшая комната, деревянный стол, за ним простой деревянный диванчик, покрытый ковриком, на столе в стакане мед, на тарелке просфира, а подле меду бублик, усыпанный маком, у стены четыре деревянных стула, на стенах лик Афанасия, патриарха Константинопольского, коего мощи почивают в Лубенском монастыре.

Усадив гостей, игуменья Иулиания спросила, откуда Бог принес их.

Старик отвечал:

– Из-под Решетиловки, матушка.

– Давно выехали?

– Третьего дня вечером!

– А сколько миль?

– Четыре!

– Недолго ехали, слава Богу милосердному.

– Не знаю, что теперь делается в Решетиловке, поправляется ли она после шведа?

– Помаленьку!

– Как-то Батурин, говорят, князь Меншиков до основания разорил его, не бывал ли ты, старик, в Батурине?

– Нет, не бывал.

– Я сама когда-то жила в Батурине, хотелось бы знать про этот город, особенно потому, что за Мазепу все церкви починены были, да две состроены каменные, – не дай Бог, если Меншиков разорил церкви!

– Бог сохранил храмы Свои, сгорели только хаты да будинки!