Кочубей

— Да, скоро! — крепко пожав руку удивленному комбригу, сказал Рой, — Скоро Промысловка, скоро Советская Россия…

На сердце начальника штаба было тепло и светло.

— Добре поют хлопцы, — шепнул комбриг, улавливая мелодию, сплетенную из нарастающих бодрых звуков, в которых слышались и любезный сердцу его разбойный посвист ушкуйников и торжество восставшей голоты…

Ой, наступав та черна хмара,
Став дождь накрапать.
Ой, там сбиралась бидна голота
До корчмы гулять.
Пили горилку, пили вишнивку,
Стали мед, пиво пить.
А кто з нас, братцы, будэ смеяться,
Того будэм бить…

Пела седьмая сотня Пелипенко, стяжавшая себе признанную славу во многих боях, сотня отрадненских казаков и хумаринских шахтеров. Заливались лихие кубанцы, входя в радостное утро.

— Добрые казаки, — шептал комбриг. — Мутузят, муту-зят их, а они все веселые, все распевают. Яка ж радость у них, га? Вот так фокус!

Заливает измотанное тело комбрига пьяная, волнующая теплота, и не пытается скрыть своей обаятельной улыбки Кочубей ни от начальника штаба, ни от Батышева, ни от своих адъютантов и верных телохранителей Левшакова, Ахмета, Володьки.

Накось приходе богач-дукач
Тай насмехается:
Ой, чего ж, чего ж вот ця голота
Да напивается?
Взяли тут буку за праву руку,
А инший в шию бье.
Ой, не ходь, не ходь ты, вражий сыну,
Де голота пье.

XXXVI

Кто виноват? Особые условия требовали решительного твердого руководства. Была ли эта решительность оправдана здесь? Была ли необходимость для революции отбирать знамя у знаменитой бригады? Бегло проверим обстановку.

В уральских степях было неспокойно. С востока угрожал колчаковский генерал Толстой, сколотивший конную группу белоказаков. Астрахань, последний оплот советского юго-востока, кишела недоброжелателями и шпионами. В городе ожидали восстания. В самой Астрахани не было крепких частей Красной Армии. Город переживал острый продовольственный кризис. С Северного Кавказа с хрипом, как через воронку, всасывались больные, изможденные тысячи, перенесшие тяжелый путь, который поколебал волю и расшатал физические силы. И вот к городу подходила бригада кубанской кавалерии, несмотря ни на что, идущая в четких боевых колоннах. Во главе ее — комбриг, казак Кочубей.

Если бригада вступит в город, наполненный провокационными слухами, — не станет ли эта прославленная бригада вооруженной силой в руках контрреволюции?

Враг будет агитировать… Еще неизвестно было, как поступит бригада. Но бывшему полковнику генштаба Северину, предателю, было хорошо известно , как он поступит с бригадой Кочубея.

«Бригада, лишившая Деникина славы окончательного разгрома Северокавказской армии, должна быть расформирована или уничтожена, — решил Северин. — Надо доказать анархичность ее настроений; надо бороться с ней, как с предательской, пережившей себя и не добитой еще партизанщиной…»

К Астрахани приближалась регулярная арьергардная часть, в уставных звеньях, в колоннах. О Кочубее ходило много нелепых слухов. Отдельные ошибки его, промахи раздувались. За ними забывали, что это был вожак, сохранивший бригаду в небывалых условиях марша. Неграмотный кубанский казак, комбриг Красной Армии, затмил в сотни раз «подвиги» ледяного похода Корнилова, которыми так кичились белые генералы.

Этого не поняли даже люди, искренне преданные революции, и подписали приказ ставленника Троцкого, полковника Северина, позже расстрелянного за предательство.

Бригаде было приказано повернуться и снова уходить в пустыню, захватить Кизляр, Прикумье. Это заведомо невыполнимое задание было дано Севериным, чтобы доказать анархичность Кочубея.

Кочубея не допускали в Астрахань. Комбриг попросил отдыха. Вернуться — значит погибнуть. Казаки Кочубея находились на грани человеческих сил. Лошади питались камышом, люди — кониной. В седлах сгорали сыпнотифозные. Кочубей потребовал пропустить его к Ленину в Москву или к Сталину в Царицын. Ему отказали. Бригада подтянулась к Промысловке, остановилась. Начались переговоры…

Командир третьей бригады особой кавдивизии, заметенный снегом, появился в комнате Реввоенсовета. Его вызвали в Реввоенсовет доверить особо важное поручение. Комбриг особой был исполнительный и преданный служака, оренбургский казак и бывший офицер. Он был высок, худ и рыж. Выслушав устный приказ особо уполномоченного Каспийско-Кавказского фронта и наштарма двенадцать Северина, он отшатнулся. Настолько неожиданно было поручение.

Дисциплина диктовала ему подчинение, долг коммуниста — ответственность и разумное выполнение приказов, Он резко выбросил слова недоумения:

— Я знаю Кочубея как командира Красной Армии. Почему я должен применить такие меры?