Кочующая роза

— Да ты на программное ставь, — наклонился к пульту Карпуха. — Отдохни. Давай на программное.

И сам набрал из кнопок программу. Экскаватор, освободившись от человеческой воли, закачал стрелой.

Пласт бугрился, словно черный огромный зверь, упершийся в землю и небо. На него надвигался ротор. Хватал за бока. Прогрызал брюшину. Погружался в чавкающую парную тьму. И казалось, вагоны, уходя на туманное солнце, оставляют на шпалах красные ледяные дорожки.

— Хорош! — крикнул Карпуха, выключая программу. — Ты говоришь, мне на Нинку молиться… А чего мне молиться? Я сам всего добиваюсь. Уезжал из деревни, что видел? Навоз да солому. До райцентра по грязюке сутки добирался. Сказал себе: не хочу. Буду человеком. Я сюда ехал не водку пить, а чтоб человеком стать.

— Ты стал. Стал человеком, — хохотал Веревкин, вздергивая тетеревиные брови. — Я вот смотрю на тебя и думаю: как таким становятся?

— А что? Не пью, не ворую, — сдерживал подымавшийся гнев Карпуха. — Свои зарабатываю. Своим горбом. Ты вон, как вечер, так бежать в этот свой… кружок. Дурака валяешь. А я после работы в школу ходил. Худо ли, бедно, а кончил. Ты чего за эти два года нажил? Как был в общежитии, так и остался. Как имел семь классов, так и есть. А я, пока ты фурыкал да мазюкал, я в институт поступил. Женился. Свадьбу отгрохал за пятьсот сорок рублей. Квартиру дали как семейному. Если бранишь, то из зависти.

— Ты в деревню-то поезжай, покажись, каким стал, — заливался Веревкин. — И вырезку из газеты возьми! И портретик с доски сыми. Там все лопнут! Ты в очередь за машиной встал?

— Встану. Годика через два подойдет, и возьму. Не хватит, так брат доложит. Он уже, пишет, на своей ездит. А ты вон на велосипеде от Мурманска до Свердловска дул. Это же глупость одна! Чего хотел доказать? Ты бы еще на телеге или пешком зарядил. В наше время сел на самолет, прилетел. А то на велосипеде! Это что, романтик ты, что ли?

— А я тебе еще не рассказывал, как на плоскодонке Байкал переплыл? Как на оморочке один сплавлялся от Хабаровска до Сахалина? Этого тебе не понять! Ты для этого узок. Мы с тобой из разной глины слеплены, из разной мы с тобой породы! Не терплю таких!

— Лучше б учился, чем шляться, — дышал тяжело Карпуха.

— Да чему мне учиться? Я и так все знаю, чего тебе не приснится. Сидел в палаточке дырявенькой, а на Амуре челночок мой плещет, и костерчик горит, и звездочки мигают. Я же на такой земле живу, у которой нет края! Как же мне на одном месте сидеть?

Подкатил состав. Они снова работали, яростные, зыркая гневно друг на друга.

Казалось, что ротор, надвигаясь на сверкающий пласт, вламывается в гигантские застекленные коробки, где в коллекциях вспыхивают огромные окаменелые стрекозы, папоротники и хвощи. Они осыпались шуршащей массой, наполняя вагоны. Весь состав был в перемолотых стрекозиных крыльях и в ломких зубчатых листьях.

Экскаватор внезапно стал, будто напоролся на кол. Ротор на стреле повис тяжело и безжизненно. Веревкин давил на кнопки, но они погружались в пустоту, не встречая упора. Машинист тепловоза, посигналив напрасно, увел недогруженный состав.

В переговорном устройстве раздался голос оператора с выгрузной стрелы:

— Опять, что ли, кабель пробило? Опять, говорю, пробило кабель? Что делать будем, машинист?

— Второй раз пробивает, — озлился Веревкин. — Или в перегрузке работаем, или схема гнилая!

— Гасанов, слышишь меня? — гудел в переговорное устройство Карпуха. — Гасанов, возьми искатель, пробегись по кабелю! Сперва старый пробой проверь. А после к нам сюда, и доложишь!

В тишине, остывая, звенел металл. Из огромного организма машины улетало тепло, оставляя бездушной грудой шестерни, валы и колеса. Теперь агрегату предстояло вмерзать в опустелый карьер, покрываться льдом, поднимая в небо стальные обледенелые бивни.

Солнце село. Заря чуть краснела за бегущими тучами. Но это не тучи, а ледник опять выползал с полюсов. Кончалось земное тепло.

Гасанов, белея каской, влез по вантам в кабину. Просунул голову, задыхаясь, напустив жгучего холода:

— Есть пробой! Новый! А старая муфта держит. Новую нужно ставить. Нашел пробой!

— Ясно, энергоблок в перегрузке, — сказал Веревкин. — Тут одну муфту поставим, а рядом снова пробьет!

— Ладно, айда чинить, — сказал, подымаясь, Карпуха. — Схожу возьму инструмент. А вы костерок разложите. А то, как тогда, застынем.

Они подождали Карпуху и вышли втроем на мороз.

По разрезу со свистом несся пыльный, жгучий сквозняк. Костер из ветоши, облитой соляркой, дергался на ветру. Рядом, в снегу, чернела жила кабеля. Карпуха, встав на колени, сопел, взрезая резиновый слой. Веревкин с Гасановым заслоняли от ветра костер и Карпуху. Направляли тепло на Карпухины голые пальцы, обжигающиеся о ледяную резину.

Карпуха обвел ножом два кольца. Соединил их длинным надрезом. Стянул резиновую изоляцию. Обнажил обмотку свинца.

— Жжется! — замахал руками Карпуха, кладя нож на кабель. — Не могу! Застыли! Смени кто.

Веревкин врезался ножом в свинец. Кромсал его, пробивая, отрывая лепестки плоскогубцами. Он обнажил стальную оплетку и, очистив ее, кинул плоскогубцы на снег.