Кочующая роза

Неужели в то утро все стало катиться и падать? Неужели тогда, в первый раз поймав на себе ее зоркий, сорочий зрачок, хитрый и быстрый, он испугался того, что ему померещилось?

Он вернулся домой чуть хмельной, задержавшись после смены с ребятами, выпив пива у ледяного ларька, где они стояли гурьбой, раздирая на волокна леща. Вернулся и хотел обнять ее, погрузить в ее белые волосы свое горящее с мороза лицо. Но она увернулась от его губ и дыхания, ускользнула от рук: «Уйди! Да оставь ты!» И он весь сжался от боли.

Раз увидел он на ее руке перстень с камнем. Вырвал, стал спрашивать подозрительно, зло: «Откуда взяла?» Распалялся, топал ногами, радуясь тому, что мнет ее своим гневом, своей грубостью, бешеными своими словами. Она молчала и слушала, а потом вдруг вскрикнула тонко, кинулась с визгом отнимать у него кольцо. Кричала, что это подарок, тот, кто дарил, не чета ему, обещал еще брошь подарить.

Он не мог никогда подумать, что существует такая боль, такое слепое бешенство. Он ударил ее в лицо, кинул в форточку перстень под колеса машин. Слыша ее крик и рыдания, выбежал вон из дома.

Вернувшись со смены, на грани ночи и утра, когда улицы белы и пустынны под ртутными фонарями, он поднялся и не застал ее дома. Ждал, тоскуя, у синеющих медленно окон — неужели случилась с ним небывалая беда? Неужели ушла она, его милая с белыми волосами, вносившая когда-то в дом синеглазую куклу?

Степан Медведев давил на рычаги, пропуская под пресс стальной раскрой. «Ненавижу ее, ненавижу!» И в грохоте, в блеске поршней чудилось ему ненавистное и любимое ее дорогое лицо.

Платформа на рельсах принимает на себя заготовки. Они въезжают, тяжелые, как ракеты, заряжают платформу. И она катится грозно, словно подвижная старт-площадка.

Торговый лоток стоит у самых рольгангов. Продавщица в белом халате, ухмыляясь, шлепает гири, щурит на стрелку весов зоркий зрачок.

Женщины в робах и касках уносят кульки и авоськи. Разрубленные поросячьи головы выставили влажные ноздри, блестят клыки, стиснуты веки в белых опаленных ресницах. В рассеченных загривках розовеют кости и мозг. А мимо, как железные топоры, идут заготовки, ударяя с хлюпаньем, хрястом.

Электросварщик Кирилл Седых нацелил зеленые молодые глаза в узкий проем, где медленно двигалось тело трубы, шипела непрерывная вспышка и три электрода, сгорая, стягивая намертво шов на огромном темном цилиндре, выводили на нем алый лампас.

Кирилл регулировал ход электродов, окуная руки в синие отсветы, чувствовал взрывы дуги. А мысли его были о том, как вчера в кафе отплясывал он жаркий танец. Они танцевали, касаясь друг друга ладонями, лицами, вздохами.

Сегодня он отправится на курсы бульдозеристов и станет бережно переводить рычаги, разворачивать ковш, что ведет агрегат по черной таежной гари, и розовый цветок иван-чая качается на груде гнилья.

Ему нравилась сварка в цехе, запах горячей стали. Нравилась подруга, блеск ее зубов. Но жизнь томила его огромностью далеких разливов, вечных северных зорь, другими встречами, голосами.

В детстве отец, машинист тепловоза, брал его с собою в поездки. Сажал перед огромным толстым стеклом, и Кириллу казалось, что о лоб его и глаза расшибается Уральский хребет, распахиваются горы в цветах, пролетные города и заводы, и голова кружилась от скорости, блеска и счастья. Отец усмехался, сжимая во рту ветку белой черемухи, гнал тепловоз к океану.

Потом Кирилл служил на границе, плавал на погран-корабле. Рыбаки подарили команде мешок свежепойманной рыбы. В кубрике, рассыпав по столам льдистые синеватые вороха, под дизельный рев, толкавший корабль вдоль кромки нейтральных вод, они потрошили рыб, выпарывая из них икру и молоку, шмякали в таз, посыпая розовеющей солью. А когда объявили тревогу, они, бросив глазастых рыбин, бежали с автоматами. Чужая шхуна с клетчатым флагом пыталась уйти, оставляя пенистый след; они, пробегая мимо орудия, прыгали через борт, в скопище сетей и лебедок. Чужой капитан дрожал побледневшим лицом, шхуна гасила бег, а потом на буксире шла за стальным кораблем. Усталые, потные, они вернулись в свой кубрик, и синие рыбы лежали, будто разметало их взрывом.

Он хотел испытать свою жизнь на самых высших пределах. Подниматься в небеса в самолетах. Опускаться под землю во тьму антрацитовых лав. Он варил трубу и думал, как весной поедет на Север, в волнистые тундры.

Там с аппаратом и маской оседлает гигантский жгут магистрали. Станет узнавать свои трубы, наращивая бесконечный железный стебель до самого океана.

Заготовки надвигались на сварочный стан. А Кириллу казалось: катятся гигантские люльки, в них лежат стальные младенцы, и стальная огромная мать вынимает их бережно, прижимает к огненному соску.

Трубы текут по рольгангам, как рыбы по огромной реке.

Оператор Анна Сулимова в стеклянной будке похожа на диспетчера аэропорта. Трубы внизу будто ревущие самолеты на бетоне. Они то приземлялись, то взмывали, вспыхивая хвостовыми огнями. Анна Сулимова рассылала трубы по линиям, а сама тревожилась и вздыхала: что ее теперь ожидает?