Код Адольфа Гитлера. Апрель

– Я думаю, что Гиммлера надо заставить капитулировать перед всеми правительствами – русским, вашим и Соединённых Штатов. Я думаю, что мы можем обсуждать частичные капитуляции.

Черчилль: Нет, нет, нет. От такого человека, как Гиммлер, никакой частичной капитуляции. Гиммлер может говорить от имени немецкого государства, ежели подобное сегодня возможно. И поэтому мы думаем, что переговоры должны вестись со всеми тремя правительствами.

Трумэн: Совершенно правильно. Это и моё мнение.

Черчилль: Разумеется, речь идёт о частичной капитуляции на фронте, на гиммлеровском союзном фронте. И там Эйзенхауэру оставляется право принимать капитуляции, тогда Гиммлер, пожалуй, захочет капитулировать.

Трумэн: Да, конечно.

Черчилль: Вы это понимаете?

Трумэн: Полностью. Коли он говорит от имени общегерманского правительства, то и капитуляция должна охватывать все и она должна совершаться перед всеми тремя правительствами.

Положив трубку на рычаг, Трумэн откинулся в кресле и хищно улыбнулся. С этой минуты он почувствовал себя настоящим политиком, открывшим эру невиданных возможностей в закулисной игре, и разговаривать с Черчиллем теперь он будет на равных. Конечно! На конфронтацию со Сталиным, по крайней мере, в ближайшие четыре месяца, он не пойдёт, как не пойдёт и на частичную капитуляцию, как бы к этому опрометчивому шагу, чтобы вбить клин в американо-советские отношения, его не подталкивал британский союзник. Сердце Трумэна переполнялось радостью. Ещё бы! Над Америкой занимался век могущества, и делиться с Черчиллем секретами атомного оружия президент не собирался.

– Рейхсфюрер! – произнёс Шелленберг. – Вам необходимо отдохнуть, нельзя подвергать организм многочасовым перегрузкам.

Вопрошающе-спокойный взгляд серо-голубых глаз Гиммлера из-под поблескивающего пенсне заставил Шелленберга быть более настойчивым:

– От ночных бдений, рейхсфюрер, ваше лицо стало нездорово-бледным. Для вас это негативный симптом. Нации в этот решающий момент её истории нужен лидер, чьё здоровье не вызовет вопросов и ненужных кривотолков. В эти дни вы должны поберечь себя, сделать всё для спасения того, что осталось от нашего рейха.

Шелленберг успешно утешил Гиммлера, да и сам рейхсфюрер в Шверине чувствовал себя в относительной безопасности, вдали от Восточного фронта, полем боя, которого оказался Берлин.

– Ах, Вальтер, Вальтер! – Гиммлер осуждающе покачал головой – И как я мог решиться на такое? Вы, Вальтер, да, да, именно вы сделали меня изменником. Видит Бог, я не хотел отступать от клятвы верности фюреру, своими проворными действиями вы подтолкнули меня переметнуться к врагам Гитлера. О, боже! Я даже не могу представить, на что он пойдёт, когда узнает, что его предал верный Генрих! Что делает с нами время! Человек, чья фамилия заставляла в ужасе вздрагивать все покорённые рейхом народы, теперь вынужден метаться в поисках компромисса. – Но Гиммлер лукавил, и Шелленберг, вынимая из портсигара сигарету и закурив, это знал. Гиммлеру было заманчиво стать новым фюрером, он грезил этим и боялся, что на финишной прямой его опередят Геббельс или Борман. Как он их ненавидел! Ненавидел за то, что они не видели в Гиммлере лидера, равного Гитлеру. В последние два дня властолюбие захватило в свою сеть Гиммлера на самом краю бездны, куда из-за военного поражения должна была рухнуть нацистская империя. Но волшебство власти очаровало Гиммлера, рейхсфюрер хотел овладеть всеми её атрибутами сполна, она была не только необходимой, но и на случай падения Третьего рейха служила гарантией неприкосновенности его персоны, избавляла от желания свести с жизнью счёты. Но так было до сегодняшнего вечера. Посланный в бункер врач не справился со своей задачей и возвратился без Гитлера. Это повергло Гиммлера в уныние. Рейхсфюрер понял, что Гитлер разгадал его маневр, и этот проигрыш мог обойтись ему очень дорого.