Код человеческий

– Не позволит! – не выдержала Волкова. Она покинула кресло-крепость и подошла к окну, чтобы смотреть на улицу, а не в глаза Казимирову. – Какая перспектива у госпитализации? Превращение мальчика в овощ? Полагаешь, это не трагедия? Что станет с его женой, детьми? Лучше видеть любимого человека пациентом психушки? Он и так схлопнется, уж лучше пусть естественным образом! Марина… Она еще в детородном возрасте, ее выращивали под другие перспективы, нежели страдание рядом с обезумевшим супругом. Это нерационально, пойми. Девочка – золото без изъянов, позволь хоть ее спасти, а чем дальше, тем трудней это будет сделать. О детях вообще молчу, за них я лично костьми лягу, но испортить не дам! Они нужны Солнечному как воздух! Мало мы списываем сейчас на Скалу? Ты отслеживаешь динамику?

Казимиров все понимал, ДОТ купирует проблему, ДОТ прав, как обычно. Скала переполнялась отсевом, и никто не знал причин. Отчего молодые перспективные комсомольцы теряли мотивацию жить дальше по устоявшимся правилам? Куда уходила их вера в справедливость, развитие? И самое главное – почему в них угасало пламя, казалось бы, естественное для нормального человека? На малышей Кремовых возлагались большие надежды, они – явная доминанта, из таких ДОТ кропотливо формировал костяк будущего общества. Семьи, позволяющие сложиться ребенку в доминанту, «велись» ДОТовскими корифеями в ручном режиме, с постоянным контролем качества, с отслеживанием тенденций – хороших и не слишком. Их мало, слишком мало, «породистых» мальчиков и девочек, чтобы жертвовать хоть одним. Концентрация доминанты в Солнечном при постоянном росте населения падала, Скала принимала все больше отсева…

– Цифры невеселые, – примирительно продолжила Волкова, уже присев рядом с Казимировым за столик, – можно закрыть глаза на отсев, на относительное количество коммунистов в массе горожан, но абсолютное их количество тоже не растет, а это игнорировать просто преступно! Скала угрожает съесть город! Это не трагедия?

– У меня есть еще один вопрос, – спокойно произнес Казимиров. – Кто принимал принципиальное решение об эксперименте?

– Я, – после паузы, опустив глаза в пол, тихо отозвалась Волкова. – Женя, – спохватилась она, – я просила тебя сегодня много раз о всяком, прошу еще: пожалуйста, прими все как есть. Никто не виноват. Мы выделили Игорю ресурсы на борьбу, он строит свою машину, свободно перемещается… Это лучше, чем госпитализация, не так ли? Мы потеряли того, кто должен был прийти нам на смену, это больно, но найди в себе силы вытерпеть. И достоинство, чтоб хотя бы не мучить мальчика перед… Перед уходом.

Волкова совсем не казалась сейчас холодным функционером, и Казимиров знал тому причину. На ее плечи легла тяжелая ноша – казнить и миловать, резать по живому, чтобы спасти организм от гангрены. Профессор почувствовал укол стыда за то, что ничем не помог своей давней подруге, а только усугубил ее страдания. Похоже, наступал решающий момент.

Он поднял на нее тяжелый взгляд.

– Нина, тебе действительно хочется верить, что все решается настолько просто? Ты думаешь, еще можно спасти Марину? А может, ты всерьез полагаешь, что Нерв, разъезжающий по городу на диковинном аппарате, не привлекает внимания населения? И не заражает среду ничем инородным? Тогда почему просто не ликвидировать Чижика? Может, тебе что-то мешает? Попробую-ка помочь…

– Не надо! – вскричала Волкова. – Это запрещенный прием!

– Надо, – сухо отрезал Казимиров. Он не спускал глаз с коллеги, которая предпочла бы сейчас исчезнуть или, на худой конец, выставить Евгения Митрофановича за дверь под любым предлогом. Но тот уже сковал волю к сопротивлению, и Нина Алексеевна, конвульсивно сглотнув, обреченно уставилась в пол.

– С тебя спросят за него, ты знаешь, – начал Казимиров, – спросит Марина, спросит Катя, когда вернется, спрошу я. Очередь будет только расти. Чижик вовлекает в свое гравитационное поле новых людей – мастеров, к примеру. Тебе все равно, ты спокойно пустишь себя на переплавку, но это неизбежно потопит и ДОТ! Это ты тоже знаешь, Нина. Даже маленькая ложь рано или поздно прорастет в душах большим разочарованием. Загнав мальчика в угол, мы распишемся в собственном бессилии, в косности системы, в черствости ДОТа. Все пре вратится в формальность. Наш город, да и коммунизм вообще, строится на безоговорочном доверии. А что с ним станется после предательства в отношении вчерашнего доминантного гражданина? Что?! Как ни крути, выходит следующее: идея не настолько хороша, если даже самый горячий ее апологет вдруг мутирует в чужака. И не в том ли причина его мутации, что система – бесчеловечна? Не оттого ли растет Скала? Чижик открыл мне кое-что своим примером. Мы концентрируемся на выращивании смены, которой запрещено сомневаться в непогрешимости ДОТа, вместо того чтобы устранять сомнения.

Губы Волковой задрожали.

– Ты… Ты… Говоришь недопустимые вещи… Тебе легко! Не на тебе судьба Солнечного! Ты не понимаешь риска!

Казимиров продолжил: