Код Гагарина

В общем, разведка на собственной даче ничего не принесла, разве кроме того, что мы умудрились разозлить миссионеров (представляю их реакцию, когда они вместо «бюро находок» попали в закрытое по случаю вечера заводоуправление). Таня даже не рискнула дожидаться возможного звонка от Бэрримора, и еще в Шатунихе выбросила «симку», предварительно переломив ее пополам.

Часов до двенадцати мы терзали интернет, пытаясь найти аналогию найденным каракулям, но в конце концов сдались. Кроме того, завтра к девяти утра меня ждал клиент, так что сидеть допоздна не было никакого резона. Я спрятал лист в папку, где хранил всякие квитанции и копии автомобильных документов, после чего отправился на боковую. Уже засыпая, я вдруг решил, что все неприятности теперь должны остаться позади, и что сейчас пойдет наконец-то сравнительно спокойная жизнь свободного водителя, по совместительству — рантье.

Заблуждаться мне пришлось часов до одиннадцати наступившего дня, когда я оперативно отработал первый заказ и собирался договориться насчет второго. Мне позвонила Татьяна и сообщила о том, что Эльвиру вчера вытащили из комы, и едва ли не первое, что она потребовала — это найти Татьяну и разрешить ей прийти в палату для очень важного разговора.

Таня отпросилась на вторую половину дня и потребовала, чтобы я тоже поучаствовал в визите. Но ехать пришлось не в городскую больницу — Эльвира сказала, что она написала заявление о снятии ответственности, и ее перевезли в частный медицинский центр «Серватис», сутки пребывания в стационаре которого стоили, наверное, недельной зарплаты среднестатистического гражданина Российской федерации.

Как бы я ни относился к Эльвире и к отношениям между ней и Татьяной, поездка в больницу мне тоже показалась делом необходимым. Отменив заказ (этак скоро можно вообще клиентов лишиться!), я направил колеса в сторону этого центра.

Выглядел «Серватис» не так уж и элитно. Он располагался в старом здании на юго-западной окраине города, и со стороны его можно было принять за управление какого-нибудь закрывшегося по случаю наступившей демократии промышленного предприятия. Первый человек, которого мы увидели в холле, был здоровенный стриженый парняга в спортивном костюме, словно перенесшийся в наш новый период застоя из середины девяностых. Он скалил фиксатые челюсти и отпускал какие-то любезности девушке-регистраторше, сидящей за стойкой. Правая рука его была обмотана не слишком свежим бинтом, пестревшим коричневатыми пятнами, а физиономия хранила следы соприкосновений с каким-то твердым предметом.

Таня подошла к девушке и сказала, кто мы такие, и зачем, собственно, сюда пришли. Стриженый в это время так и продолжал стоять, облокотившись на стойку. Он излишне пристально, оценивающе разглядывал фигуру моей жены, наверняка будучи совершенно уверенным, что имеет на это полное право. В этот момент из коридора вышел средних лет мужчина в зеленовато-белом врачебном костюме и обратился к громиле: «ну что, Курач, пошли ремонтировать клешню? Смотрю, ты никак успокоиться не можешь, и понять не в состоянии, что сейчас уже не те времена…»

Нас проводили на второй этаж, где находился стационар. Насчитывал он всего четыре палаты — две двухместные, одну большую человек на восемь, и еще элитную — на одну персону. Нет, Эльвира лежала не в этой, а в двухместной, правда, сейчас кроме нее, там никого не было. Меня, кстати, в палату не допустили. Похожий на северного кавказца лечащий врач заявил, что он разрешит войти и поговорить только Татьяне. По крайней мере сегодня. Пациентку вообще уже успели утомить сотрудники милиции, а она всего сутки как пришла в себя.

Я успел заметить, что у лежащей на койке фигуры одна нога была на вытяжке, а лицо замотано бинтами почти наполовину. Не исключено, что Эльвира сама попросила врача не допускать меня к ней — уж очень жалко и страшновато она сейчас выглядела.

Таню эта десятиминутная встреча расстроила. Когда мы уже спускались по лестнице, она заявила, что Эльвире очень сильно досталось. Неизвестные налетчики, расправившись с Павлом, принялись ее бить, и били очень сильно, пока Эльвира не сумела случайно вырваться. Она бросилась к лестнице, но один из нападавших (случайно или нет — не суть важно) поставил ей подножку, и она покатилась по бетонным ступеням.

— … Трещина в черепе, лицо пострадало. Сложный перелом правой ноги. Очень жалко. Не заслужила она такого. Да и никто бы не заслужил.

— Может, кто-то и заслужил бы, — процедил я. — Но это уже другой вопрос. Для чего она тебя позвала?

— Она сказала, где находится американское письмо. Сказала, что я могу его взять и сделать с ним что угодно. Лучше всего — сжечь не читая. Но если уж так хочется — отдать миссионерам. Или ее бывшему мужу, Геннадию то есть, если он вдруг окажется где-то поблизости. Но так, чтобы об этом никто не знал. Ей это теперь совершенно без разницы… В общем, поехали. Время еще есть.

— Куда?