Код Независимости

Они сидели в ожидании еды, шапки лежали рядом на столике, и их обслуживал официант в пуховой куртке. Официант был особенно вежлив, Ольга издалека видела его напряженную улыбку. Официант скрылся в кафе, а деды сидели у газовой горелки и тянули к ней озябшие свои руки. Потирали и улыбались теплу, которое видно щедро получали.

Пораженная такой новой картинкой, Ольга свернула и подошла к кафе. Вошла в него, и попросив кофе и кусок вишневого пирога, села так, чтобы видеть дедов у горелки.

Она видела, как официант отнес им горячее что-то в глубоких широких пиалушках. И они разом дружно наклонившись, стали хлебать. Не спеша, чередуя хлеб и варево в ложке.

Лица их были осмыслены удовольствием.

Ольга подозвала официанта и, извинившись, стала расспрашивать о стариках на улице и о горелке.

— Да, иностранцы какие-то, богатенькие. Вот заплатили, хозяин им горелку включил, — просто так пояснил официант.

— А так разве можно было?

— Конечно. Плати только, — официант поспешил от нее к старикам. Полагалась смена блюд.

Ольга видела, что дедов согрела горелка, лица их раскраснелись и они расстегнули свои модные полупальто.

Они еще долго сидели и болтали за своим обогретым столиком, Ольга поняла по губам, что говорят они по-английски.

Потом к ним подошел официант, они рассчитались и поднялись со своих летних стульчиков.

Тут же погас и огонь в горелке. Упорхнул голубой бабочкой.

Деды ушли. Надев не спеша свои шапки, промокнув салфетками долго свои бороды, и под руку, осторожно, чтобы не скользить, покинули пространство у кафе.

Ольга сидела в досаде, от обиды у нее погасли глаза. Они всегда гаснут от обиды. И она, уходя, думала и даже спросила кого-то вслух:

— А так можно было?

И она потрогала рукой быстро остывавшую на морозе горелку.

Ей никто не ответил. Официант уже заносил в кафе со стужи плетеный летний столик и парочку стульев.

И Ольга не остановила его, хоть ей очень хотелось посидеть вот так просто, у голубой горелки, похожей на светляка не из здешнего мира. Но она знала, что не может себе этого позволить. И совсем не потому, что для нее это было дорого. Для неё это было невозможным по причине, которую она себе не могла или не хотела объяснить.

Яркая тетрадь,

21 декабря 2021

Знаменатель

Редкого окаянства была Нинель Михайловна. Особенно доставалось от нее ближнему кругу. Круг был небольшим, но постоянным. Хорошо познанным, и промыт до самых мелких косточек, повадок и привычек.

Нинель Михайловна привыкла к мысли о себе, как о непревзойденном врачевателе тел и душ, всех кто окружал ее. Она не допускала в этом деле никакой конкуренции. Даже шарлотка, которую она испекла сегодня, должна превосходить вчерашнюю соседскую. И если она не слышала унисонного хора подтверждения, она натужно искала предмет вдохновения для себя, чтобы обойти любого из соперников.

Спуску она не давала и врачам. Боясь пренебрежительного отношения к себе из-за давнишнего возраста, она предъявляла врачу такие знания предмета и симптомов своего визита, вызывая у одних некоторое почтение, а то и сильное раздражение. От последнего Нинель Михайловна приходила в полнейший восторг и, выгрузив на кабинетный стол врача кучу длинных бумажек, кардиограмм, она радостно спрашивала:

“Ну, как вам эта партитура? Ноты биения моего сердца. Прочтите…”, — она, заметив раздражение и одновременно смущение молоденького кардиолога, затихала на минутку, чтобы насладиться этим его несколько униженным состоянием.

Нинель Михайловна никому спуску не давала и одолжений делать не спешила. Таков был твердый закон ее морали.

И ей как-то удавалось признать в себе неимоверный, большой и чугунный авторитет для окружающих. Все были даже рады поучаствовать хоть в чем-то, чтобы только было позволено быть принятым и посидеть рядом, слушая высокие её разговоры за мирным чаепитием с великолепными, непременно фирменными её, Нинель Михайловны, хачапури. Все хвалили и чай, и ум, и стол.

Так уж завелось.

И такое отношение к ней только крепло, придавая ее сухой фигурке какую-то тайную силу. И казалось что так будет всегда, ведь жизнь — процесс необратимый.

Но совсем неожиданно, как это всегда и бывает, выросла внучка, и вышла замуж. И поселилась у Нинель Михайловны вместе с мужем и кошкой, и собакой, и даже аквариумом с золотыми рыбками. Цветочные горшки с подоконника были опущены на пол, а то и вовсе перенесены на кухню. Рыбкам нужен был свет, потом на кухне всех потеснила кофеварка, блендер и мульти-что-то. Еще неразгаданное. Спальней своей они выбрали самую большую комнату, прежнюю гостиную, поставили там огромный евро-диван, и стол для компьютера.

Молодая семья устроилась с великолепием, а Нинель Михайловна радовалась этому устройству, ибо никакой угрозы от внучки не исходило, и она попыталась с большою нежностью отстоять свои прежние рубежи в этой квартире.

Молодые не сопротивлялись против этого, только потому, что они рассматривали её, Нинель Михайловну, как временный заслон к будущим своим свободам.