Кодекс

Профессор Клайв вытянул вперед ноги и, заставив скрипнуть старый стул, завел руки за голову. Стоял ветреный майский день — за окном гнулись и шумели ветви платана. Сэлли уехала больше месяца назад, и с тех пор Клайв не получил от нее ни строчки. Не то чтобы он сильно скучал, но это его немного смущало. Когда они расставались, оба считали, что обретение кодекса станет его новым научным триумфом. Однако, поразмыслив неделю-другую, Клайв переменил мнение. Он был стипендиатом Родса[45], профессором Йельского университета, обладал наградами и степенями и имел столько публикаций, сколько другой ученый не накопил бы за долгую жизнь. Истина заключалась в том, что ему едва ли требовался очередной научный успех. Следовало взглянуть правде в глаза — больше всего ему нужны были деньги. Американское общество не признавало простых ценностей: достойнейшая награда — а именно благосостояние — доставалась отнюдь не тем, кто ее заслуживал, то есть не ученым мужам, чей могучий ум был двигателем и сотрясателем всего, дисциплинировал и подчинял себе закоснелого зверя, чье имя vulgus mobile[46]. Кто зарабатывал много денег? Спортсмены, рок-звезды, актеры и чиновники. Он достиг в своей профессии вершин, но получал меньше простого водопроводчика. Это уязвляло, казалось нечестным.

Где бы он ни появился, его поздравляли, жали руку, им восхищались. Все богачи Нью-Хейвена искали с ним знакомства, чтобы предъявить в доказательство собственного хорошего вкуса, словно он был полотном старого мастера или старинным серебряным столовым прибором. Это было не только отвратительно, но унижало и дорого стоило. Любой его знакомый имел больше денег, чем он. Не важно, сколько он заработал призов и степеней, сколько опубликовал монографий. Он не мог осилить счет в сколько-нибудь приличном ресторане Нью-Хейвена. А другие могли. И платили за него. Его приглашали в дома и на официальные благотворительные рауты и там расплачивались за столик, отмахиваясь от его неискренних протестов. И когда все кончалось, он крался в свою отвратительно буржуазную квартиру на разных уровнях с двумя спальнями в академическом гетто, а они разъезжались по своим особнякам в Гейтсе.

И вот появилось средство как-то исправить положение. Клайв посмотрел на календарь. Тридцать первое мая. Завтра поступит первая выплата от «Хартца» — гигантской швейцарской фармацевтической компании. Два миллиона долларов. Вскоре по электронной почте должно поступить зашифрованное подтверждение с Каймановых островов. Деньги, разумеется, придется потратить за пределами США. Симпатичная вилла на Костьера-Амалфитана — вложение. Миллион на виллу, миллион на расходы. Равелло — это то, что надо. Там они с Сэлли и проведут медовый месяц.

Клайв вспомнил переговоры с управляющим и советом директоров «Хартца» — все были такими по-швейцарски серьезными. Сначала они, конечно, недоверчиво пожимали плечами, но он дал им прочитать переведенную страницу ксерокопии, и по их старым седым подбородкам потекли слюнки. Фармацевтические компании держат исследовательские отделы, которые оценивают достоинства лекарств. А тут в руки шла целая медицинская «поваренная» книга, и швейцарцы поняли, что могут заработать на ней миллиарды. Кроме Сэлли, Джулиан был единственным человеком в мире, способным перевести кодекс. «Хартц» заключит сделку с Бродбентами — у такой крупной фармацевтической фирмы найдется, чем заплатить. К тому же какой Бродбентам прок от документа, который они не в состоянии перевести? Все будет сделано по закону. Компания на этом особенно настаивала. Такова уж природа швейцарцев.

Клайв попытался представить, как поведет себя Сэлли, узнав, что кодекс сгинет в утробе международной корпорации. Скорее всего, ей это не понравится. Но ее должны успокоить два миллиона, которые швейцарцы обещали ему за то, что он обнаружил документ. Не говоря уже о щедром вознаграждении за перевод текста. А он докажет ей, что это был лучший вариант: «Хартц» более других способен быстро разработать и выпустить на рынок новые лекарственные препараты. Да, безошибочный вариант. Ведь производство лекарств требует немалых денег. Никто не станет заниматься этим бесплатно. Как говорится, миром движет выгода.

Что же до него, бедность была хороша, пока он оставался молодым идеалистом. Но в тридцать лет нищенствовать нетерпимо. А возраст профессора Джулиана Клайва стремительно приближался к тридцати.

58

После десяти часов блуждания по горам Том с братьями вышел на продуваемый всеми ветрами кряж. Оттуда открывался потрясающий вид: буйство гор простиралось до самого горизонта, и в сгущающихся багровых тенях их вершины чередовались с плоскими долинами.

— Сукиа-Тара, Белый город, — показал рукой Бораби.

Том сощурился от яркого послеполуденного солнца.