Кодекс

— Я нисколько не одобряю ваш похотливый треп с этим грязным старикашкой. — Она повернулась к дону Альфонсо: — Для человека в возрасте ста двадцати одного года вы очень много думаете о сексе.

— Мужчина никогда не прекращает думать о любви, сеньорита. Даже когда стареет и его член сморщивается, словно плод юкки, который положили сушиться на солнце. Пусть мне сто двадцать один год, но крови во мне не меньше, чем в юноше. Знаешь, Томас, я бы женился на такой женщине, как Сэлли. Только предпочел бы, чтобы ей было шестнадцать и у нее были тугие, вздернутые груди.

— Дон Альфонсо, — перебила его Сэлли, — а нельзя, чтобы девушке вашей мечты было хотя бы восемнадцать?

— Тогда у меня не будет уверенности, что она девственница.

— В нашей стране большинство женщин выходят замуж, если им по крайней мере восемнадцать лет. Неприлично предлагать вступать в брак шестнадцатилетней.

— Ах да, я не подумал, что в вашем северном климате женщины созревают медленнее. А у нас в шестнадцать лет…

— Прекратите! — закричала Сэлли и закрыла уши ладонями. — Довольно, дон Альфонсо! Я по горло сыта вашими рассуждениями о сексе.

Старый индеец пожал плечами:

— Да, целительница, я старик, но это означает, что я могу говорить и шутить, как мне угодно. У вас в Америке другие традиции?

— У нас в Америке старики не твердят постоянно о сексе.

— О чем же они говорят?

— О внуках, о погоде, о Флориде… Дон Альфонсо покачал головой:

— Как, должно быть, скучно стареть в Америке.

Сэлли повернулась и пошла к шалашу. Но прежде чем скрыться внутри, сердито посмотрела на Тома. В нем поднялось раздражение. Что такого он сказал или сделал, что его ставят на одну доску со всякими озабоченными?

Индеец снова пожал плечами, раскурил трубку и громко продолжил речь:

— Ничего не понимаю. Ей двадцать девять лет, но она до сих пор не замужем. Ее отцу придется раскошелиться на огромное приданое, только чтобы сбыть ее с рук. Рядом с ней вы — почти старик и тоже без жены. Так почему бы вам двоим не сочетаться? Или вы гомосексуалист?

— Нет, дон Альфонсо.

— Не стесняйтесь, Томас. Если вы гомосексуалист, Чори вас удовлетворит. Он у нас такой.

— Спасибо, не надо.

— Тогда вообще ничего не понимаю, — покачал головой индеец. — Почему вы упускаете возможность?

— Сэлли обручена с другим мужчиной. — Дон Альфонсо удивленно изогнул бровь.

— Ах вот как! И где же теперь этот мужчина?

— В Америке.

— Значит, он ее не любит.

Том вздрогнул и покосился на шалаш. Голос старого индейца обладал особым свойством проникать в самые дальние концы их лагеря.

— Он меня любит, и я его люблю, — сказала Сэлли из шалаша. — А вас обоих попрошу заткнуться.

Из джунглей послышался винтовочный выстрел. Дон Альфонсо поднялся на ноги.

— А вот и наше второе. — Он взял мачете и пошел на звук. А Том тем временем решил растянуть в хижине свой гамак.

Сэлли развешивала на одной из перекладин собранные ею растения.

— Этот дон Альфонсо — распутный тип и сексуальный маньяк, — заметила она. — Да и вы не лучше.

— Не забывайте, — возразил Том, — это он ведет нас через Меамбарское болото.

— От этого его шуточки мне нравятся ничуть не больше. И ваши ухмылки тоже.

— Вряд ли от него можно ждать рассуждений в духе феминистской политкорректности.

— Но что-то я не слышала разговоров, что вы чрезмерно стары для женитьбы, хотя вы старше меня на целых четыре года. Почему всегда только женщины считаются перезревшими для замужества?

— Сэлли, перестаньте выступать.

— Не перестану.

Их перепалку прервал голос дона Альфонсо:

— Первое готово: вареный попугай и тушеная маниока. На второе — жаркое из тапира. Вкусно и питательно. Перестаньте ссориться и идите есть.

25

— Buenos tardes[29], — пробормотал Окотал, подсаживаясь рядом с Филиппом к костру.

— Buenos tardes, — ответил тот и удивленно вытащил трубку изо рта. За всю дорогу Окотал заговорил с ним впервые.

Путешественники достигли большого озера на краю болота и разбили лагерь на песчаном островке, где был твердый, настоящий берег. Воздух посвежел, москиты исчезли; в первый раз за неделю Филипп поворачивался в любую сторону и видел больше чем на двадцать футов. Единственное, что портило вид, — цвет воды: лизавшие песок волны больше напоминали черный кофе. Как обычно, Хаузер с двумя солдатами отправился на охоту, а остальные разожгли костер и сели играть в карты. От зноя в зеленовато-золотистых сумерках клонило в сон. Приятное местечко, подумал Филипп.

Окотал наклонился и прошептал:

— Вчера вечером я подслушал, о чем говорили солдаты.

— И о чем же? — Филипп удивленно поднял брови.

— Только не подавайте виду. Они собираются вас убить. — Он произнес это так тихо и так поспешно, что ошеломленный американец решил, что ослышался. Но постепенно смысл сказанного начал доходить до его сознания. — И меня тоже, — продолжал Окотал.

— Вы уверены? — Окотал кивнул.