Кодекс звезды

Может поэтому, когда Макарыч поделился со мной мыслью дать этим бородатым в национальной одежде дикарям (извините, конечно, но ежели они ТАМ и в 1979 дикарями были, то тут в 1917 и подавно!) в руки оружие, хуже того: создать из них регулярное войско, кроме мата я ему ничем ответить не смог. Макарыч сначала даже растерялся, потом, понятно, обиделся и ушёл. Ольга за всё время нашей с Макарычем короткой ссоры не произнесла ни слова, молча закрыла за ним дверь, молча вернулась в комнату, где я нервно курил возле открытой форточки, и лишь потом, как будто ничего не случилось, предложила:

— Обедать будешь?

В этот раз жена сама поставила на стол графин с водкой, сама разлила зелье по рюмкам. В конце обеда я спросил:

— Думаешь, я был неправ?

Ольга слабо улыбнулась.

— Я-то как раз думаю, что прав был ты, но, — она вздохнула, — это совсем не означает, что мы оба не можем быть неправы…

С Макарычем я помирился уже на следующий день. Мы просто оба сделали вид, что никакой размолвки между нами и не было, как и не было нашего с ним разговора про туркестанское регулярное войско. Но мысль о том, что мой друг не так уж, может, и неправ, не оставляла меня все последующие дни. Если бы мы в ТОМ времени больше доверяли жителям Туркестана самим вершить свою судьбу, может, нам впоследствии и не пришлось бы подставлять головы русских парней под душманские пули. Как знать… Ведь воюет же теперь (в ЭТОМ времени) в составе русской армии Текинский конный полк, набранный из добровольцев-туркмен – и как воюет! А татары и башкиры? Их ведь в нашей армии на момент переформирования было что-то около миллиона? Сейчас, правда, осталось меньше, многие попали под демобилизацию. Но те, кто захотели продолжить службу в новой армии, составили несколько мусульманских полков и две кавалерийские бригады. Другое дело, что татары и башкиры живут с русскими много дольше, чем народы Туркестана, и дикими их никак не назовёшь. И всё-таки…

Когда через некоторое время Духонин пригласил меня к себе, и без обиняков спросил, что я думаю о предложении Макарыча, я честно ответил, что азиатам не доверяю, но если подойти к формированию туркестанских частей осторожно и с умом, то… — чем чёрт не шутит? Духонин кивнул и сразу перешёл к другим вопросам.

А вот и Макарыч вернулся. Ну уступаю ему место взад…

МИХАИЛ

Что тут вам Васич наговорил? Впрочем, неважно…

Если Туркестан – подбрюшье России, то надо сделать его твёрдым, накачать пресс. Уйдёт на это, разумеется, не один год, и, верно, не одно десятилетие, но понимание того, что мы должны это сделать, крепнет во мне изо дня в день. Я говорю «мы», потому что одному мне этакую махину даже на микрон не сдвинуть. И никому в одиночку это не под силу. А то, что я залез в середину процесса – так карта легла. И уж коли залез, буду по мере сил и способностей помогать раскручивать маховик. Меньше всего я жажду заниматься политикой. Лавры адмирала Ушакова, который написал конституцию для Греции, меня в качестве создателя конституции для Туркестана совсем не прельщают. Хотя от неё (политики) совсем откреститься тоже не удастся. Основную свою задачу вижу в укреплении мышц живота (вспомните про подбрюшье!), каковыми, на мой взгляд, являются различные силовые структуры. Ими в Туркестане через несколько лет (или десятилетий) должны заправлять исключительно местные кадры, твёрдо верящие в то, что свободу и независимость народам Туркестана может гарантировать только Россия! А Россия, в свою очередь, должна твёрдо верить в то, что через Туркестан в неё не будет закачиваться всякое дерьмо. И будет тогда меж нами полный рахат-лукум!

* * *

Асламбека Буриханова в квартиру на Екатерининском канале привёл Львов. Специально разговора о Туркестане я со Львовым не затевал, полагая, что бывший жандарм вряд ли будет тут чем-либо полезен. К своему стыду должен признаться, что на рубеже 1917–1918 годов я стал всерьёз полагать, что столетний опыт является надёжной гарантией от совершения крупных тактических ошибок. К счастью, Львову удалось тогда сбить с меня спесь, за что я ему и по сей день глубоко благодарен.

Разговор тогда шёл совершенно о другом, и Туркестан я упомянул вскользь, совершенно не собираясь на нём зацикливаться. Однако Львова заинтересовало почему-то именно это, и он стал вытягивать из меня информацию. Жалея потерянного времени, я очень скупо и очень сухо посвятил его в содержание известной вам тетрадки. Потом раздражённо спросил:

— Доволен? Можем вернуться к теме нашего разговора?

Львов как-то странно задумался, и сказал совсем не то, чего я от него ожидал. Он сказал:

— А ты знаешь, есть у меня на примете личность, которая, я думаю, может тебя заинтересовать как раз в связи с тем, во что ты меня только что посвятил.

— Вот как, — буркнул я. — И кто это, если не секрет?

— Было секретом, — сказал Львов. — Но раз такое дело… Есть у меня приятель – можно сказать, друг – по имени Асламбек Буриханов. Подъесаул, до последнего нёсший службу в Собственном Его Императорского Величества Конвое. Николай Ежов с ним, кстати, немного знаком.