Повседневным, далеким от науки языком Джеймс, Невилл, Маккензи и Блейк говорят о том, как именно можно применить в реальной жизни основной закон. В нашем XXI веке — веке микрочипов и нанотехнологий — вряд ли стоит удивляться тому, что мы не скрываем своего скепсиса, когда слышим, что перемещать атомы реальности — настолько простое дело, что даже ребенок может с ним справиться. Для нас это выглядит слишком просто, чтобы быть истинным, — но только до тех пор, пока мы не примем к сведению то, что преподносит нам наука и что неизменно утверждают наиболее почитаемые нами духовные традиции. А они говорят: мы живем в отраженной Вселенной и сами создаем в ней отражения!
Так что пусть вас не вводит в заблуждение простота высказываний Невилла, когда он говорит: все, что нужно для того, чтобы претворить свое воображение в реальность, — это «представить на уровне чувств свое желание осуществившимся». Почему нам кажется, что в соучаствующей Вселенной, формируемой нами же самими, сила творения должна достигаться куда более трудным путем?
Во время своего первого паломничества в буддийский монастырь в конце 1990-х годов я быстро убедился, сколь различно устроен ум людей западного мира и монахов и монахинь в местах, ради изучения которых мы забрались так далеко. Самым большим различием между нами и ими является, без сомнения, наше неутолимое желание знать,
Мало того что я почти две недели привыкал к высокогорному климату на высоте 16 000 футов и более, дышал густой дорожной пылью, которую засасывала вентиляционная система нашего старенького автобуса, и по четырнадцать часов в день трясся по неезженым дорогам, которые были в чуть более лучшем состоянии, чем размытая дождями колея для джипов, — вдобавок ко всему прочему мои убеждения подверглись столь серьезному испытанию, которого я, честно говоря, не ожидал.
Мы только что приехали в какой-то ветхий монастырь, в котором обитало около ста монахинь. Сидя среди них и слушая, как они искренне и от всего сердца распевают священные гимны, мы наслаждались покоем и умиротворением, как вдруг входная дверь резко распахнулась, и в тускло освещенное помещение ворвался резкий свет послеполуденного солнца, в лучах которого невозможно было разглядеть лицо стоявшего на пороге человека. И тут я услышал, как наш переводчик едва слышным шепотом назвал стоявшего в дверях. «Геши-ла», — сказал он, то есть — великий учитель.
Пока мы пытались рассмотреть этого человека, наделенного столь высокой властью, он вошел внутрь, чтобы получше разглядеть нас и понять, кто мы такие. В этот момент я наконец увидел его отчетливо. Это был высокий с наголо обритой головой тибетец. Пока он медленно обходил помещение, мы все так же сидели на толстых циновках, которыми пользовались монахини, стеля их прямо на пол, дабы избежать соприкосновения с холодным камнем. Поначалу учитель практически ничего не говорил, а только осматривался, оценивая ситуацию. Затем он начал громко задавать вопросы, на которые отвечали монахини.
Желая понять, что происходит, я посмотрел на переводчика, и тот начал переводить разговор между учителем и монахинями. «Кто эти люди? — спрашивал учитель, делая широкие жесты рукой над нашими головами. — Что здесь происходит?» Видимо, ему было непривычно видеть среди монахинь западных людей, сидящих так, как мы привыкли сидеть, и занятых тем, чем мы обычно и занимаемся в таком месте, — слушанием. Когда монахини объяснили, кто мы такие и почему здесь находимся, в разговор вмешался переводчик.
И вдруг так же неожиданно, как и вошел, этот человек изменил тон своих вопросов с подозрительного на философский, причем это была философия, учитывавшая подоплеку реальности в этом мире. Он спросил переводчика, кто учитель нашей группы, и все взоры сразу же обратились на меня.
— Вот он! — сказал переводчик и указал в моем направлении.— Вот тот геши, который привел сегодня этих людей.
Сделав паузу, учитель посмотрел прямо на меня и задал вопрос. Хотя я не понимал ни слова на этом диалекте тибетского языка, я прислушивался к тону и интонациям его голоса, пока переводчик переводил заданный им вопрос.