Кодзики. Записи о деяниях древности

В фудоки многие сэцува представляют собой объяснения явлений окружающего мира. Вообще же, ценность повествовательных частей фудоки, находящихся на зыбкой границе между мифом, легендой, преданием и волшебной сказкой (в особенности если они структурно разрушены и не носят следов поздней реставрации), в том, что ими маркируется определенный тип мифологического сознания, лежащий в основе культурного субстрата ареала. Изначальные условия жизни народа — носителя мифа и древнейшие его внешние связи можно восстановить и по характеру тотемных животных.

В этой функции в мифе о двух братьях выступает крокодил. В других мифах дочь морского царя оказывается непонятным образом связанной с миром звезд (очевидно, в основе этой связи лежит забытый к моменту письменной фиксации миф). Другим тотемным животным, многократно упоминаемым в древних японских памятниках, является змея (точнее — змей: он вступает в брачную связь с женщиной или девушкой, от него рождается дитя с необычными свойствами). В «Записях о деяниях древности» это миф о горе Мива (горе Трех Колец), в котором облик змея принимает Оо-кунинуси-но ками, в «Хидзэн-фудоки» — миф о горе Хирэфури (на ее вершине находилось озеро, и женщина, выследившая приходившего к ней по ночам мужчину, обнаружила его спящим здесь: тело его было человеческим и находилось и воде, а голова змеиная, и она лежала на берегу), в «Хитати-фудоки» — это несколько сюжетов, и в первую очередь — о горе Курэфуси.

«Есть село Убараки. Севернее этого села высокий холм. Его называют гора Курэфуси. Старики рассказывают: жили [старший] брат и [младшая] сестра. Имя брата было Нукабико, а сестры — Нукабимэ. Однажды, когда сестра была в опочивальне, туда вошел человек, имя которого неизвестно, и стал часто тайком пробираться [к ней], он приходил вечером, а уходил утром. Наконец они стали супругами. В одну из ночей [сестра] забеременела. Когда подошло время рожать, она родила змееныша. Когда светало, он ничего не говорил, а когда темнело, он разговаривал с матерью. Мать и дядя очень удивлялись этому и втайне думали, что он, видимо, сын бога. [Мать] положила его в чистый сосуд цуки и, соорудив подставку утэна, поставила на него сосуд. [Змееныш] за одну ночь так вырос, что заполнил весь цуки.

Тогда [мать] переложила его в сосуд хирака, но там он так вырос, что заполнил весь сосуд. Так было три-четыре раза, и уже не было сосуда, который можно было использовать. [Тогда] мать сказала сыну: „Судя по твоим способностям, я поняла, что ты сын бога и уже не в силах нашей семье взращивать тебя. Иди к своему отцу. Тебе нельзя здесь [больше] оставаться“, — так она сказала. Тогда сын горестно заплакал, но затем вытер лицо и ответил: „[Я] подчиняюсь приказу матери и не отвергаю его. Но я не хочу идти совсем один, я прошу дать мне хотя бы одного спутника — ребенка“. Мать сказала [ему]: „В нашем доме только [твоя] мать и дядя, и ты [сам] хорошо знаешь это. Нет человека, который мог бы сопровождать тебя“. Змееныш, затаив злобу, ничего не сказал. Когда наступило время расставаться, то от великой злобы он ударом молнии убил [своего] дядю и намеревался подняться на небо, но в это время мать, испугавшись, схватила сосуд хирака, бросила [в сына], попала в него, и он [потеряв божественную силу] не смог подняться [на небо]. Поэтому он остался на том холме [Курэфуси]. А сосуды хирака и мика и по сей день в деревне Катаока.

Его потомки возвели храм и поклоняются ему непрерывно из поколения в поколение…» (пер. К.А. Попова)[7].

У змея, так же, как и у черепахи, с одной стороны, прослеживаются связи с водной стихией, с другой — с небом. Вариантами мифов, в которых фигурируют змеи, являются сюжеты с тотемным животным — червем. Хисамацу Сэнъити подчеркивает, что в сходных функциях змеи описываются и в корейском архаичном фольклоре, образцы которого приводятся в сочинении Ким Бусика (XII в.) «Исторические записи Трех государств» («Самгук саги»)[8].

Внешние связи японских мифов устанавливаются на разных уровнях — от субстратной общности в доисторические времена до заимствования мотивов или даже целого сюжета в письменную эпоху (типа рассказа о рыбаке Урасима, побывавшего в подводном мире. На земле за время его отсутствия сменилось много поколений людей). Это предполагает повышенную способность японцев к адаптации и объяснению иноземных сюжетов в рамках их собственных понятийных категорий. Эти рамки подвижны. Нововведения группируются вокруг опорных местных понятий, обогащая их и натурализуясь от общения с ними.