Кодзики. Записи о деяниях древности

Примечательно, что выдающийся японский этнограф XX в. Оригути Синобу считал правильным читать приведенную (и другие) фразы текста не на том поэтическом (теперь мы сказали бы — мифопоэтическом) наречии, которое реконструировал (или сконструировал) Норинага или даже его средневековые предшественники, а на условно-китайском языке в его японском произносительном варианте с включением японских слов: тэнти сёхоцу-но токи. Потому что — и это единственная достоверность — мы не знаем, как произносил эти слова легендарный носитель устной традиции Хиэда-но Арэ, какие именно варианты прочтения подразумевал записывавший Оно-но Ясумаро (и вообще — подразумевал ли он «полноценный» японский вариант), существовала ли произносительная традиция исполнения этого текста после эпохи Нара и какой она была.

Реконструкции Норинага в ряде мест кажутся современным филологам несколько более модернизированными, ближе по языку к эпохе Хэйан, чем к эпохе Нара, при этом категорический отказ Норинага от использования канго, слов китайского происхождения, явно не вполне корректен текстологически. Таким образом, воссоздание «звучащего текста» «Кодзики» по-прежнему остается актуальной задачей японологов.

Стоит также сказать, что хотя «Кодзики» дошли до нас в нескольких списках, мы все же привычно думаем о некоем главном и единственном тексте, к которому они восходят, а между тем к произведениям такого рода особенно применимо суждение О. Мандельштама: «В поэзии, в пластике и вообще в искусстве нет готовых вещей» («Разговор о Данте»). Тем более их нет в круге мифологических сводов — доказательством может служить, например, то обстоятельство, что в раннесредневековых комментариях к «Манъё:сю» говорится о «записях древних деяний» (кодзики) разных кланов; в сборнике «Кинкафу», собрании песен в сопровождении цитры кото, наряду с упоминанием просто «Кодзики» есть ссылка на «другое» «Кодзики». То есть скорее мы имеем дело с названием жанра, или даже рода ранней письменной литературы, а не с уникальным произведением, существующим в единственном экземпляре, хотя текст этот и составлялся по приказу императора, чтобы «установить истину». Иным было понятие текста и его границ, и хотя наступила эра письменной литературы, на раннем этапе ее существования еще сохранялась вариативность как характерный и фундаментальный принцип фольклорного бытования текстов.

Разнятся воззрения исследователей и на композицию «Кодзики». Дошедший до нас памятник состоит из трех свитков: первый повествует об «эре богов», второй охватывает период от легендарного земного первоимператора Дзимму до императора О:дзин, третий — от императора Нинтоку до императрицы Суйко. Второй и третий свитки принято считать квазиисторическими.

О памятнике как о документе, с помощью которого осуществлялся идеологический контроль за прошлым, подробно написано в предисловии А.Н. Мещерякова к настоящему изданию: циклизация мифов и возведение императорского рода и других знатных кланов к божествам-первопредкам позволила утвердить в Японии генеалогический код, ставший фундаментальной категорией японской культуры, при этом, как пишет исследователь, «основным хронологическим модулем второго и третьего свитков служит правление одного императора (исчисляемое годами)». Эта мысль представляется и глубокой, и достоверной.

Однако тогда возникает вопрос — существует ли в таком случае какая-либо разница между вторым и третьим свитками?

Посмотрим, в какие группы организовано повествование в «Нихонги». Там тоже выделена «эра богов», а далее правления земных императоров, начиная с Дзимму, следуют подряд. Некоторые из них соседствуют в рамках одного свитка, но при этом деление довольно дробное, часто наоборот рассказ о каком-то одном правлении занимает целый свиток (всего их в памятнике тридцать). В «Кодзики», как и в «Нихонги», первый свиток представляет собой изложение мифологической истории «эры богов», последующие же правления земных императоров разделены на два свитка, каждый из которых объединяет большое число правителей. Очевидно, что составители свода таким образом разделили предшествующую легендарную историю на два крупных исторических периода, которые для них чем-то отличались друг от друга.

Относительно этих различий существуют разные точки зрения. В этой связи представляется интересным наблюдение уже упоминавшегося Курано Кэндзи. Второй свиток, по мнению Курано, посвящен уже не небесной, а земной истории, но эта история еще разворачивается в непосредственном контакте с богами. При императоре Огдзин, последнем императоре второго свитка, пишет Курано, в Японию корейскими иммигрантами были привезены книги конфуцианского канона, и прежде всего десять свитков «Луньюй». Тем самым закончилась эпоха земных владык, чьи деяния творились во взаимодействии с местными «божествами Неба, божествами Земли», и началась история адаптации китайских религиозных, идеологических, культурных идей и феноменов.