Кое-что ещё…

Ты нажимаешь кнопку “очистить”, потом “2”, потом “1”, потом “старт”, потом “стоп”, а потом повторяешь весь процесс еще раз.

– Ровно двадцать одна секунда, да, мам?

– Двадцать одна, а не сорок две.

Наконец ты садишься за стол, съедаешь две ложки и начинаешь жаловаться на то, какой толстый у тебя живот.

– Ма-а-а-ам.

– Что, Дьюк?

– А почему вся толстота уходит в щеки?

Открывается кухонная дверь, и к нам присоединяется Линдси Дуэйли – уже с утра с измученным видом.

– Хорошо бы Линдси могла отдохнуть от Линдси, – шепчешь ты.

Декстер высовывает из-под стола ногу, ты запинаешься об нее и спотыкаешься.

– Декстер, я все видела, – говорю я. – Объявляю тайм-аут.

Декстер заявляет, что Дьюк – идиот, и выбегает из кухни.

– Мам, – продолжаешь ты, – а Декстер только меня иногда пугает, или и тебя тоже?

– Все, Дьюк, хватит, – не выдерживаю я.

– Мам, ну почему ты так все усложняешь? Приди уже в себя!

– Дьюк! За что мне такое проклятье? Все, объявляю тайм-аут и для тебя тоже.

– Мам, а я вот не буду говорить “проклятье”, если ты не будешь так говорить. И не буду говорить “придурочный кретин”, если ты не будешь. И не буду слово, которое начинается с “дерь”, если ты не будешь. По-моему, справедливо, а? Как ты считаешь?

– Дьюк, я не собираюсь повторять это еще раз. ИДИ НАВЕРХ.

Ты наконец уходишь, но перед этим прихватываешь целую пригоршню пластиковых солдатиков и прочих супергероев.

– Извини, конечно, мам, но ты мне не поможешь отнести все это наверх?

– ДЬЮК!

– Все-все, мам, извини. Извини. Когда ты умрешь, я буду очень грустить. Зато смогу гладить тебя по щечкам, сколько захочу.

Фрэнк Манкузо-младший и гора Рашмор

Когда точно Сьюзи Дионисио, мамина новая сиделка, начала кормить ее с ложечки три раза в день? Теперь завтрак отнимает у них по полтора часа. Обед и ужин – по два. Сюзи – терпеливая женщина, она понимает, что маме непросто вспомнить, как нужно глотать. Лекарства она добавляет маме в чай и, передав ей чашку, переключает новый телевизор с плоским экраном на “Улицу Сезам”. Пересадив шестидесятикилограммовое тело Дороти Диэнн в специальный подъемник, Сьюзи смотрит, как ее пациентка поднимается, словно Феникс из пепла. Подъемник переносит Дороти, похожую на огромного младенца с длинным седым хвостиком волос, до инвалидного кресла и усаживает ее, отчего ее голова безвольно стукается о грудь. Как мама будет смотреть “Улицу Сезам”, когда все, что она видит, – это плитки пола, из-за расцветки которого они с папой когда-то так воевали?

Я радовалась, проводя время с детьми, и грустила, видя, как угасает мама. А в перерывах пыталась вспомнить, как же называется гора Рашмор. А пару недель до этого забыла, как зовут Фрэнка Манкузо-младшего. С одной стороны, это мелочь. Разве важно, что я не помню имени голливудского продюсера? У меня столько забот, что и неудивительно, что имя человека, с которым я и не общаюсь толком, вдруг вылетело у мня из головы.

В какой момент фраза “Куда же я дела свои ключи” становится диагнозом? Ждет ли меня такая же судьба, как у мамы? Сотрет ли мою память та же болезнь, что и у нее? Может, она уже сидит во мне? Я перестала говорить людям, что у моей мамы болезнь Альцгеймера – чтобы обычные беседы не превращались в какое-то подобие теста. Теста, который я могу и не пройти.

Может ли неуверенность в себе, постоянное сомнение в своих силах привести к депрессии? Может. А может ли депрессия привести к болезни Альцгеймера? Я постоянно задаюсь этим вопросом, но ответа на него не знаю. Я хватаюсь за соломинку, я пытаюсь учиться жить, окруженная одними и теми же вопросами. Я не знаю, влияет ли характер на вероятность развития болезни. Даже если и влияет, изменилось бы что-нибудь, знай об этом мама? Ежедневный прием витамина Е, настоек гинкго, “арисепта” и двух бокалов вина ничуть не помогли ей. Так же как и знание других языков, образование и талант не уберегли Ральфа Эмерсона, Айрис Мердок, Э. Б. Уайта и Сомерсета Моэма от этой коварной болезни.

Говорение – процесс, происходящий в настоящем времени. Писательский труд – в мыслях. Все эти люди были писателями, переносившими на бумаги свои мысли. Чтобы вдохнуть в мысль жизнь, ее нужно озвучить. Я не думаю, что говорение может исцелить болезнь Альцгеймера. Но зато оно помогает бороться с депрессией и неврозами, которыми страдала моя мама. Я сама всегда испытывала большие трудности с тем, чтобы облекать мысли в слова. О моем косноязычии ходят легенды. Но я отличаюсь от мамы тем, что все же даю выход своим эмоциям. Я запоминаю слова других людей и повторяю их про себя, пока они не станут почти что моими. Писательство абстрактно. Конечно, я наверняка ошибаюсь. Но как иначе принять тот факт, что болезнью Альцгеймера заболела моя мама – которая любила писать, училась на одни пятерки и получила высшее образование после сорока лет? Должна же этому быть хоть какая-то причина.