Кое-что из написанного

Кое-что из написанного. Ни больше, ни меньше. Эта формула возникает в «Нефти» тут и там. С ее помощью лучше наметить рамки сочинения, обретающего форму. Она действительно глубже всего выявляет природу текста. Текст, словно тень или клейкая секреция, не может или не хочет полностью отделиться от своего начала: человеческого существа, живого тела («…я проживаю, — не случайно пишет Пазолини на одной из первых страниц, — зарождение моей книги». И это не общая фраза. Этот особый Бог, по призванию или необходимости, не отделяется от собственного Творения, Он остается с ним и продолжает творить, Он не может иначе, для Него не предусмотрен седьмой день)[4]. В зависимости от обстоятельств кое-что из написанного, это бесформенное чудовище (все настоящие чудовища бесформенны, а все настоящие бесформенности чудовищны) может напоминать роман, эссе, древнее сказание, путевые заметки, сборник рассказов, связанных между собой наподобие «Тысячи и одной ночи» или «Кентерберийских рассказов». Но ни один литературный жанр в абстрактном понимании не выдержал бы тяжести этого присутствия, этого дыхания, затуманивающего любое зеркало — самого П. П. П. из плоти и крови. «Я обратился к читателю сам по себе», — признается он в письме к Альберто Моравиа (старый лис с лету схватывает суть и непомерность греха). Я больше не мог, объясняет П. П. П., покорно рядиться в тогу «рассказчика». В конечном счете и несмотря ни на какие внешние эффекты, любой рассказчик «равен всем остальным рассказчикам». Еще точнее — это условность. Только он говорит «нет»: он больше не хочет играть в эту игру. Испокон веку в этом и состоит игра литературы, которая в свою очередь имитирует игру в сотворение мира. Кое-что из написанного означает поддерживать со словами ту же мучительную близость, которая соединяет мальчика, писающего в постель, с теплым пятном, проступившем на простыне. В то же время, если избыть до конца этот стыд и не противоречить сказанному, кое-что из написанного оказывает на тело языка не только умственное и не только культурное воздействие. Начать проживать форму — это все равно, что сказать: отсюда, от этого воздействия, создающего своего рода слепок, индивид начинает овладевать реальностью. Таким способом, замечает Пазолини, который не может не быть насильственным и жестоким, как это происходит при любом обладании. С помощью написания книги совершается не только этот акт. Поиск «смысла реальности» ради овладения ею, не может проходить без насилия и жестокости. Это еще и саморазрушение. «Я хотел, — прямо говорит Пазолини, — еще и освободиться от себя самого, то есть умереть». Прожить собственное сотворение до конца жизни так, как умирают при родах. Но сравнение с родами не вполне подходит; следом предлагается второе, более походящее сравнение: «так, как действительно умирают, извергая семя в чрево матери».

* * *