Кое-что о Федоре Михайловиче и о других

Мы с Борисом Ивановичем проходили под ручку пять лет, за это время я от него воспринял полный университетский курс русской классической и советской литературы, а также диамата, истмата, истории, психологии. Из повести его собственной жизни запомнились такие эпизоды: в бедной крестьянской семье в Воронежской губернии полно детей. Один из них — будущий профессор — заболел тяжелой болезнью, может быть, тифом. Мать молила Бога, чтобы Бог прибрал ребенка: так-то легче и ему, и семье. Ребенок выжил, этот случай запомнил. Если кто-нибудь говорил профессору о преимуществах жизни в крестьянской самодержавной России, в сравнении с послеоктябрьской, он отбривал собеседника, по складу ума не доверял чему-либо вне опыта, пусть со ссылкой на высший авторитет. Ум его был по-крестьянски упрямый, хоть кол на голове теши.

В гражданскую войну деревню, где жили Бурсовы, брали красные и белые. Те и другие угоняли со двора главного кормильца — коня. Вместе с конем родители отряжали и отрока Борю, со слабой надеждой коня вернуть, если выпадет случай. Так маленький Боря побывал у красных и у белых, поучаствовал в гражданской войне. Впоследствии в суждениях о литературе, посвященной гражданской войне, прибегал к свидетельствам собственной памяти. Вообще, обширность памяти возвышает ученого-литературоведа над пишущей братией; это — его талант. Особенно высоко профессор Бурсов ставил «Тихий дон» Шолохова — за правду изображаемых событий и музыку русского языка. К инсинуациям вокруг авторства Шолохова профессор Бурсов отнесся с брезгливостью. Для него личность автора сказывается в произведении с той же неповторимостью, как характер в судьбе.

В первый раз юноша Бурсов увидел паровоз, когда ему было семнадцать лет. В беседах Борис Иванович не раз упоминал этот факт своей биографии — воистину редкостный, в среде даже «красной профессуры». Далее его повела по жизни любовь к чтению книг — эта особенная страсть русских мальчиков, известная из истории литературы, на примере Горького, ближе к нам Шукшина и многих других. Само собою понятно, что при царском режиме крестьянская нужда впрягла бы сына пахаря в общее тягло. Ломоносовых единицы, зато полным-полно Ванек Жуковых... Советская власть дала сельскому парнишке путевку на рабфак, потом институт — и откроется дверь в излюбленную науку — русскую литературу.

Борис Иванович любил рассказывать, как его взяли в армию в первый месяц войны, сначала бойцом в пехоту, но пригляделись и произвели в политбойца или что-то в этом роде. На фронтовых совещаниях и слетах читал лекции о патриотизме русской литературы, о Пушкине и Льве Толстом. И что самое удивительное — слушали, затаив дыхание. Так и прошел всю войну в рядах действующей армии, демобилизовался с погонами капитана, с фронтовыми медалями.

Докторскую диссертацию Борис Иванович Бурсов защитил на тему: «Национальное своеобразие русской литературы». Последующие годы отданы Льву Толстому... Ученики Бурсова в университете рассказывали мне, что на его спецсеминары по Толстому стекалось множество народа. Не то, чтобы Бурсов красно баял, напротив, речь его то и дело спотыкалась; он говорил не по-писанному, а на ходу размышлял. Слушатели становились соучастниками рождения мысли. Лектор выдвигал тезу и побивал ее антитезой. В бурсовских семинарах не было ничего освоенного, пройденного: профессор не преподавал свой предмет, а давал пищу для размышления; истину вместе искали. В этом и состоял интерес бурсовских семинаров.

Житейская стезя свела меня с литературоведом Бурсовым в ту пору, когда энергия его ума переключалась с Толстого на Достоевского. Не в том смысле, что профессору наскучил Толстой, увлек Достоевский, нет, Бурсов исследовал космос русской классической литературы и в нем планеты первой величины: Толстой, Достоевский. В то же время прогревались труды-монографии: Пушкин, Гоголь. Бурсова воодушевляла идея не обособления, а взаимопроникновения русских гениев, их единства в высшей точке выражения национального духа. Этой идее подчинены книги «Личность Достоевского» (1972 г.), «Судьба Пушкина» (1985 г.). «Тайна Гоголя» осталась в планах-набросках...

А пока что — погружение в Достоевского — самого непостижимого русского гения, до полного растворения собственного я в его безграничности. Из того времени запомнилась предпринятая нами с Борисом Ивановичем поездка в Старую Руссу. В доме Достоевского на берегу реки Перерытицы помещалась музыкальная школа: прекрасное дело — детей учить музыке да еще и бесплатно. О таком благе для народа Федор Михайлович едва ли мог и помечтать. Однако профессор Бурсов и я при нем — как водитель машины и единомышленник — нагрянули в Старую Руссу, дабы музыкальную школу выселить, а дом вернуть его владельцу: пусть в доме обитает дух, тень бывшего хозяина, дом принимает гостей из всех волостей. То есть явилась идея создания дома-музея Ф. М. Достоевского в Старой Руссе, благо дом сохранился в том виде, в каком его приобрел писатель.