Коэффициент интеллекта

Раздался телефонный звонок, но Эгон не стал брать трубку. Пусть звонят, пока не надоест. Старик хотел довести одно важное дело до конца. Оно занимало в последнее время все его мысли и требовало развязки.

На последнем юбилее кто-то сравнил его с вековым дубом, корни которого питают традиции, а листья и плоды представляют счастливый итог длинной жизни. На самом деле реальный плод был только один — дочь Зельда, успешная женщина, сделавшая карьеру и занимавшая должность префекта.

Но тут имелось в виду нечто другое.

Господин Майер был одним из самых знаменитых управляющих, когда-либо существовавших на свете. Он успешно работал в разных отраслях по созданной им системе, преподающейся теперь в любом университете, где учат менеджменту, и написал об этом десяток книг, ставших бестселлерами. Но самое главное оставалось за кадром — способность к потрясающим, нестандартным решениям, которые невозможно повторить.

Увы, теперь все это в прошлом. Сейчас бывший суперменеджер так же успешно исполнял роль пенсионера.

Дело жизни принесло Эгону и славу, и деньги. Богатый особняк, который возвышался теперь темной громадой на фоне живой картины, рисуемой ветром-импрессионистом, был построен на гонорары фирм, вытащенных господином Майером с самого финансового дна.

Кроме того, он обладал солидным счетом в банке, коллекцией дорогих картин и шестнадцатью редкими «олдсмобилями», тихо сияющими в в гараже.

Он имел все, что мог пожелать человек.

Кроме счастья.

Счастье осталось там, в далеком сочельнике, после которого Эгон Майер превратился в физическую оболочку, продолжающую жить, работать, что-то говорить и иногда даже улыбаться.

Там осталась Тереза, и там остался Бэн, и еще неизвестно, кто сильнее разбил его сердце…

Эгон Майер резко выключил телевизор. Дом снова наполнился воем ветра и дребезжанием стекол. Казалось, еще немного, и шторм разнесет убежище в щепы, вытащит хилое стариковское тело наружу и будет мотать его, поднимая к небесам и бросая оземь…

Встав с кресла, Эгон направился вон из гостиной.

Он кружил по дому, как неприкаянный. Заходил во все комнаты своего огромного особняка, включал свет, обходил помещение, дотрагиваясь до каждого предмета, и выходил, заботливо щелкнув выключателем. Со стороны было бы странно видеть эти блуждающие огни, отмечающие передвижения хозяина дома.

Все вещи были на местах. В комнатах — чистота, прислуга провела генеральную уборку и появится только через пару дней.

Лучшее время, чтобы свершить задуманное.

Вернувшись в комнату, он разделся, стараясь не глядеть на свое отражение в большом старинном зеркале. Вот уже долгое время, как Эгон перестал ассоциировать себя с тем, что видел в зеркалах. Страшное несоответствие внутреннего и внешнего мира создавало постоянный душевный конфликт. Поэтому он договорился сам с собой, что отражение в зеркале — это не он.

Только облачившись в смокинг со всеми сопутствующими аксессуарами: бабочкой, шелковым платком в кармане и бриллиантовыми запонками, — Эгон наконец взглянул на отраженного в венецианском серебре высокого, внушающего уважение старца. Большая голова с выпуклым лбом, узкие льдистые глаза, впалые щеки, покрытые седой щетиной. Лицо в зеркале нахмурилось. Забыл побриться! А ведь для его замысла нужно выглядеть идеально.

Пришлось Эгону, завесившись полотенцем, бриться в ванной комнате. При этом он то и дело посматривал на часы — ровно в полночь все должно быть закончено.

В гостиной витало Рождество — свечи, кружевная скатерть, сервированный на одного стол, и только неугомонный ветер, воющий в трубах и заставляющий реветь огонь в камине, упорно ломился в окна и портил эту мирную картину.

С затаенной радостью Эгон подошел к своему любимцу — старинному кабинетному граммофону, всегда занимающему самое почетное место в его доме. Этот полированный, инкрустированный перламутром красавец был куплен его родителями сто лет назад. Сто лет! Подумав об этой цифре, Эгон усмехнулся снова. Время — лишь цифры. Его нет. Особенно когда в душе горит неугасимое клеймо вины. И никакие годы не в силах его загасить…

Снова зазвонил телефон. Судя по настойчивости, это Зельда. Не поверила, что он лег спать, как и положено всем старым развалинам.

Открыв ящик раструба, Эгон достал из бокового ящика пластинку, аккуратно провел по ней бархоткой и покрутил ручку граммофона. Дом огласился прекрасными звуками штраусовского «Голубого Дуная». Хозяин с легкой улыбкой сел к столу, поднял кружку с еще теплым, крепким глинтвейном, поприветствовав кого-то невидимого, затем, придвинув к себе две тарелки, одну с рождественским гусем, другую с сотней покрытых голубой глазурью таблеток, стал поглощать и то и другое, делая большие глотки из кружки — таблетки застревали в горле.