Кофе и полынь

Паола с моего согласия пошла осмотреться по сторонам. Особенно, кажется, её заинтересовали витражи; она даже пожалела, что не захватила с собой альбом и карандаш — и попросила разрешения привести сюда потом мальчиков, чтобы показать им что-то. На секунду я почувствовала себя даже уязвлённой, потому что не поняла, о чём речь. Стыдно, конечно, если кругозор у Лиама станет шире, чем у меня…

«Ничего не стыдно, — оборвала я сама себя. — Сначала надо избавиться от Валха, а потом уже думать об образовании… И, пожалуй, в следующий раз внимательнее слушать, когда Глэдис будет рассуждать об искусстве».

Впрочем, и до рассуждений Абигейл о финансах и управлении мне в своё время требовалось дорасти.

Пока Паола неспешно прогуливалась от витража к витражу, я застыла в нерешительности, сжимая в пальцах подсолнух, изрядно осунувшийся с утра. Да, граф Ллойд оставил мне знак, но что делать теперь? Обыскивать храм? Как вообще нечто настолько нечестивое, как тело злого колдуна, не мёртвого и не живого, может находиться здесь?

Ллойд сказал — «следы»… Может, сюда приходит кто-то, имеющий отношение к Валху? Абени точно заглядывает на кладбище, ведь там похоронена леди Милдред. А где-то в склепах под храмом покоится сам Вильгельм Лэндер…

К слову, а с чего я решила, что тело Валха — где-то в храме? Ведь совсем рядом — старинное кладбище, где каких только склепов нет, а уж заброшенных могил… Эллис сказал недавно: «Подобное прячут среди подобного». Что может быть логичнее, чем укрыть тело среди других тел?

Но тогда я не найду его никогда.

Кладбище огромно.

— Какой красивый цветочек, — раздался вдруг заинтересованный голосок, скрипучий, старушечий. — И откуда он взялся в середине осени?

— Мне его подарили, — откликнулась я, бездумно оборачиваясь к говорившему, вернее, к говорившей. — А расспрашивать дарителя о подарках невежливо… О, это вы!

Как ни странно, я узнала её.

Это была сухонькая монахиня, уже весьма немолодая, в великоватом одеянии, точно с чужого плеча. Пышная седая коса спускалась на плечо, переплетённая с зелёной лентой; ясный, светлый взгляд лучился добродушием — и любопытством, чуть наивным, свойственным либо совсем маленьким ещё детям, либо глубоким старикам.

Именно ей Клэр в прошлый раз и вручил свой подсолнух, вместо того чтоб возложить к алтарю.

Сейчас мне показалось это хорошим знаком.

— Я, — согласилась монахиня, пригладив растрепавшуюся косу. — А тот, молоденький, сегодня не с вами?

Когда я поняла, что «молоденьким» она назвала Клэра, то невольно рассмеялась, представив, как бы тот воспринял подобный комплимент. Монахиня заинтересованно выгнула брови; пришлось объяснить, что меня так развеселило, но она просто махнула рукой:

— Конечно, молоденький, если он от всей жизни только треть и прожил ещё, может, чуть-чуть побольше… Так значит, подсолнушек-то не от него?

— Нет, это… — «моё», хотела сказать я, а потом раздумала и протянула цветок ей. — Это просто так. Возьмите, пожалуйста. Мне кажется, он пойдёт к вашим волосам.

— Давненько мне такого не говорили, — хихикнула монахиня, но всё-таки украсила косу чахлым подсолнухом. Он тут же словно воспрянул духом: поникшие лепестки развернулись, засияли, и даже, кажется, разлился в воздухе медовый, щекочущий, чуть терпкий подсолнуховый аромат. — Приятно вспомнить юность… А ты что стоишь тут такая потерянная? Будто ищешь кого-то.

— Мёртвого колдуна, — по привычке честно ответила я и лишь потом запоздало сообразила, что монахине, да ещё прямо в храме такого лучше не говорить. — Ох… Простите, это было неуместно!

Она лишь улыбнулась:

— Отчего же. Мы ведь тут не ханжи! Рассказами о мертвецах даже в храме попугать друг друга любят. Особенно послушники и певчие, ну так и понятно, молодые ещё… Но если хорошенько попросить, и я могу страшную небылицу рассказать, — вдруг подмигнула она. — Хочешь?

— Хочу, — кивнула я растерянно… и вздрогнула, когда монахиня цепкими пальцами ухватила меня за рукав и заставила к ней наклониться.