Кофе и полынь

…не чёрная бездна под ногами, а ночное небо над головой. Звёзды мерцают, и пахнет мёдом, и лугом, и вдалеке видна дубовая роща, и там горят костры и слышны песни.

Я правда стараюсь, но за Абени мне не успеть — она опытнее, да и повидать ей пришлось больше, чем мне. Когда зелёный луг оборачивается вдруг гнилым болотом, и я проваливаюсь сразу по пояс, меня охватывает омерзение и какой-то первобытный ужас. На миг наступает замешательство, помутнение рассудка, а потом моей ноги там, в зеленоватой жиже, касается что-то.

Змея?!

Некоторые страхи сильнее разума. Ты сперва отдёргиваешь руку от огня — и только потом это осознаёшь. Так и я бьюсь, как птица, увязшая в смоле, неосознанно пытаясь избежать опасности. Меня парализует отвращением, а это плохо, это слабость; так можно забыть себя, забыть, что всё вокруг — лишь сон, и тогда…

Но в этот самый момент за спиной у Абени возникает светловолосый юноша в синих одеждах. В одной руке у него костяная курительная трубка, а другой, свободной, он закрывает Абени глаза, и потом выдыхает ей дым прямо в ухо.

Она замирает, очарованная.

И Сэран — а это именно он — шепчет мне:

— Иди.

Я вспоминаю: всё сон, нет никакого болота — и змей, конечно, тоже нет. Спокойно перевожу дыхание, позволяя себе погрузиться в топь… и проваливаюсь насквозь, обратно в город.

Валх там же, на том же месте. Кажется, он был уверен в победе, а потому никуда не спешил. Край неба почти угас — осталась тонкая-тонкая багровая полоса, как кровавая рана. Монахиня с подсолнухом стоит на ступенях храма, обернувшись к востоку; в подземельях спускаются всё ниже, оскальзываясь на камнях, Эллис и Мэдди. Она несёт лампу, держит её высоко над головой, он тащит сумку, в которой булькает бутыль с горючим, а за ними следует, приплясывая, мёртвая злая девочка в мальчишеской одежде. Лотта Марсден; теперь я её узнала, да. Она зло, убийца, демон… но Эллиса любит, и ей нравится упрямство и честность Мадлен. Мне чуть спокойнее знать, что у них есть защитница, но всё же… всё же Валх не должен их заметить.

И потому я смотрю на него, не отводя взгляда, и громко говорю:

— Иди ко мне!

Валх вздрагивает, но затем быстро проводит перед собой рукой, точно обрубая собственную тень невидимым ножом, и остаётся на месте. И тогда я оборачиваюсь к своей свите, к тем, кто пришёл со мной, и прошу:

— Приведите его ко мне.

…и тогда, кажется, впервые становится страшно ему.

Моя свита маленькая. До войска Ллойда мне далеко, да и не рыцари эти люди… Но они настойчивы — и рады, что у них есть цель, что их видят, слушают и просят о чём-то, совсем как живых.

Мертвецы устремляются к Валху — тени, силуэты, приливная волна.

Он отступает на шаг, на два, на три. Его хватают за одежду, тянут, рвут в клочья зелёный камзол. И я не теряю времени — иду к ним, быстрее и быстрее, потому что знаю: если сейчас схватить Валха и отдать ему приказ, глядя в глаза, он подчинится.

Даже могущественный колдун слабеет, когда он испуган.

Ах, если бы всё было так просто!

— Ты! — выкрикивает он и делает что-то, какой-то странный сложный жест…

И исчезает.

Мертвецы рвут на части куклу из ивовых прутьев — то, что осталось вместо него него, а затем приносят эти прутья ко мне и, счастливые, исчезают. На секунду я даже забываю о сражении, потому что посветлевшие, спокойные лица, обращённые ко мне, гораздо важнее. Но потом слышу грохот, гром — и, обернувшись, вижу задравшуюся к небу колоссальную волну из мусора, ошмётков, из грязи и разбитых камней, из костей, нечистот и ошмётков ткани. Всё самое отвратительное в Бромли, чёрная его суть…

…и оно уже захлёстывает мой дом.

— Нет! — выкрикиваю — и срываюсь с места. — Нет, нет, нет!

Меняю сон, подстраиваю его на бегу — и всё же не могу оказаться там мгновенно. А отвратительная грязная волна, которая накатывает на особняк, увы, не часть сна, это нечто иное, просто так я вижу это здесь.

Проклятие? Порча?

То, что ещё осталось от чар Лайзо, тёплый золотистый свет, вспыхивает в последний раз, отражая удар. Затем сияние угасает. А бурлящая мерзость отползает, как жирная змея, и готовится к атаке снова. Поднимается, раздувая клобук-капюшон…

Джул не появляется мистическим образом — он просто выходит на порог через парадную дверь, и этого достаточно.

Вспыхивает пламя.

О, это не добрый огонь в очаге, который помогает приготовить пищу, и не трепещущий огонёк свечи, разгоняющий мрак. Пожар; катастрофа; погибель. Зловещие багровые языки извиваются, гудят — и это всё Джул. Как же он страшен! Волосы у него стоят дыбом, глаза пылают, пальцы скрючены…

Не человек — исчадие бездны.

— Нет, — говорит он спокойно, глядя чёрную волну и протягивает руку. — Нельзя.

Пламя перекидывается на эту отвратительную черноту и сжирает, не оставляя даже пепла. Джул отряхивает ладони, как от налипшей грязи, и садится на порог.

Значит, врагу здесь больше не пройти.