Кофемолка

Мы превратили почти весь фасад в раздвижные французские двери. На каждой из четырех панелей было написано «Mittel European Kaffee House» [37] прозрачными буквами — точнее, пробелами в форме букв — на матовом стекле. Этого пятидесятипроцентного раствора немецкого и английского я немного стыдился (если Mittel, то почему не Europ"aisches, если Kaffee, то почему не Haus?). Помимо маскировки факта, что мы так и не придумали себе названия, эта надпись служила еще и реверансом в сторону низшего общего знаменателя, подарком плебсу; от нее несло тем же покровительственным филистерством, с каким дизайнеры переворачивают «R» в «России» или придают английскому слову тевтонский флер, прокомпостировав его где попало умлаутом. Но она делала свое дело. Вечерами мы открывали жалюзи, впускали июньскую жару, и кафе светилось угольком в центре темного квартала. Город проникал в зал, и зал в ответ захватывал кусок улицы; между столиками можно было запарковать мотороллер. По правде говоря, это бы нас только обрадовало.

Грубо сбитые книжные полки вкривь и вкось опоясывали зал в четыре ряда, образуя спираль, доходящую почти до потолка. Мы собирались постепенно завалить их всяким полуантикварным хламом — слепыми оперными биноклями, немыми транзисторными приемниками. Пока они были уставлены вакуумными упаковками «Штатгальтера» и зелеными рядами газировки «Унну». Стадо псевдотонетовских стульев разбрелось по два-три среди пяти мраморных столиков с тяжелыми чугунными подставками. Туго набитый красный кожаный диван, способный усадить четверых, делил зал надвое и придавал ему ощущение обжитой гостиной, усиленное заботливо нагнувшейся над ним лампой в послевоенном стиле. Со своими жирными складками, простроченными рядами латунных кнопок, диван напоминал перезрелый помидор на ножках. Вдоль задней стены зала стоял прилавок из крашеной сосны (дуба не хватило), примостившись впритык к витрине с пирожными. По совету Ави от входа к прилавку вела прямая линия без препятствий. Чтобы содержимое витрины смотрелось еще аппетитнее, я надел на ее флуоресцентный свет розовый фильтр. Он сообщал пирожным почти порнографический лоск.

За прилавком возвышался пьес де резистанс нашего кафе, его резон д'этр и сине ква нон, его алтарь, его реактор: огромная, на три крана, эспрессо-машина «Ранчилио класс 10», моргающая кобальтово-синим, с армией греющихся чашек на крыше. Справа от «Ранчилио», поскромнее габаритами, но не ценой, стояла кофеварка «Кловер»; слева — термос «Фетко Лаксус» и, сосланные в угол в наказание за сравнительно неказистый вид, две кофемолки «Малькёниг» — «Гватемала Ф» для простого кофе и «К60 Твин» для эспрессо. С тыла все эти машины подпирал высокий задник из того же матового стекла, что во французских дверях, обозначающий границу публичного пространства. Далее спрятанный нами за занавесью из золотистых бусин коридорчик вел в туалет и в нелепый закоулок, где пряталась кухнетка.

Кафе не было безупречно чистым, что меня радовало. Мы старались избежать частой ошибки: некоторые новые заведения смотрятся настолько с иголочки, что их не хочется марать своим присутствием. Законченный интерьер смахивал на чуть сдувшееся кафе «Грабал» с кивками в сторону CBGB [38] — по плакату «Токинг хэдс» на каждую репродукцию Игона Шиле. Дабы подчеркнуть отсутствие претензий, мы с Ниной наклеили эти плакаты сами, как можно неряшливей: чем больше морщин, пузырей, темных пятен и оторванных уголков, тем лучше.

Мы стояли без движения за прилавком, локоть к локтю, купаясь в теплой простоте построенного нами мирка. Да, получилось хорошо. Возможно, даже очень хорошо. Мы не могли судить объективно: в конце концов, это был макет нашей двойной фантазии в натуральную величину, содержимое двух голов, вывалившееся в действительность. Наше изначальное видение претерпело несколько изменений — одни из-за бюджета (крашеная сосна), другие из-за особенностей места (мы не могли поднять потолок, не оставив без жилища Хорхе, велокурьера в квартире 2А). Но даже компромиссы и полумеры мне нравились. Они демонстрировали, что мы не слишком зациклены на внешней стороне дела.

— Может, разбить пару плиток? — спросил я. — Что-то пол слишком новенький. Давай я по нему молотком пройдусь, здесь и здесь. Или будет слишком как у Макнелли? — Кит Макнелли, владелец грандиозных бистро «Бальтазар», «Пастис» и «Шиллерз», имел особый талант убеждать публику, что каждый его новый ресторан уже стоит на своем месте лет этак сто двадцать.

— Тебя просто тянет что-нибудь расколотить. — Нина вздохнула и взялась за метлу. — Давай лучше помоги с названием.

Название. Рада была натренирована, разрешения получены (кроме лицензии на продажу алкоголя, заплутавшей в лабиринте муниципальной бюрократии), корпорация оформлена, контракты с оптовиками подписаны, «Кофефан» послан, холодильник набит скоропортящимися продуктами. После бесплатного мая почти слышимо тикал счетчик июньской аренды.

Названия не было.

— Давай назовем его «Безымянный проект Марка Шарфа и Нины Ляу», — предложил я.