Когда боги глухи

Гельмут не принадлежал к тому типу людей, которых можно купить за деньги… Гельмута можно было только убедить, а вот этого Бруно не удавалось сделать! Брату нравилась его работа – он теперь летал и на международных линиях, – нравился социалистический строй. Не был он падким на деньги, роскошь. «Мерседесом» его не прельстишь, он довольствуется и отечественной маркой машины. Когда Бруно предложил ему свой подержанный «мерседес», Гельмут отказался его принять… Бруно замечал, что Гельмут, как прежде, не радуется его визитам в ГДР. Последний раз даже попросил не привозить его детям столь дорогие подарки, как малогабаритные магнитофоны, японские безделушки…

По лицу и внешнему виду незнакомого человека Бруно мог, как ему до сих пор казалось, определить профессию, интеллектуальный уровень, положение, занимаемое в обществе. По лицу человека капиталистического общества. Русские же лица были для него непостижимы – было в них что-то общее и вместе с тем неуловимо индивидуальное. Определенно сказать, какой перед ним человек, Бруно, пожалуй, не смог бы. Во время оккупации русских территорий он видел совсем другие лица: угрюмые, равнодушные, с погасшими глазами. Тогда ему казалось, что в русских людях, особенно сельских жителях, есть что-то рабски покорное. Но он видел и как они шли на расстрел. Надо сказать, что пленные красноармейцы, партизаны никогда не унижались, не просили пощады. Умирали мужественно, даже женщины и дети. Конечно, встречались и слабаки, но их было меньшинство. Да и немецкие офицеры, особенно во второй половине войны, говорили, что русский солдат – крепкий орешек. Чем больше его бьешь, тем он, солдат, сильнее.

Вспомнился разговор в Берлине с русским разведчиком Кузнецовым. По-немецки он говорил без акцента, а внешне даже люди Розенберга не отличили бы его от истинного арийца. Он пришел к Бруно на квартиру, откровенно заявил, что он русский офицер-разведчик, вручил хорошо известный Бруно перстень Гельмута. Кузнецов говорил о близящемся крахе гитлеровской Германии, предсказал гибель вождей третьего рейха, даже как в воду глядел, когда сказал, что фюрер покончит жизнь самоубийством. И стоит ли умным немцам, непричастным к зверствам фашистов, цепляться за катящуюся в пропасть разбитую гитлеровскую колымагу? Попросил помочь ему попасть в вермахт или абвер, документы у него были, как говорится, комар носа не подточит. И тогда Бруно, про себя подивившись смелости советского разведчика, заговорил о национальном патриотизме, которым, кстати, так кичатся сами русские: дескать, помогать врагу – значит совершить предательство по отношению к своему народу. Кузнецов сказал, что он не считает предателями народа высших офицеров вермахта, совершивших покушение на Гитлера, не считает предателями немцев, ведущих антивоенную пропаганду, тем более антифашистов, действующих в самой Германии. Пройдет совсем немного времени, и те, кого считают здесь предателями, станут героями…

Бруно не выдал русского разведчика Кузнецова. Даже не потому, что опасался за Гельмута, – Бруно испугался за себя самого: руководство абвера считало, что брат героически погиб в России, а выдай он Кузнецова, тот мог сообщить правду о Гельмуте. Так что русский все точно рассчитал…

Это были страшные дни для Бруно: гестапо после покушения на Гитлера свирепствовало в Берлине, да и не только там. Летели головы высших военачальников повсюду. Дотянулась лапа гестаповцев и до абвера…

Бруно много раз ставил себя на место Кузнецова и задавал себе вопрос: смог бы он вот так прийти к русскому контрразведчику и откровенно разговаривать с ним? Вряд ли, хотя и не считал себя трусом. Просто у него не было такой железной уверенности в своей правоте, как у этого русского. Тот свято верил в победу своего народа, незыблемость социалистического строя, а Бруно знал, что нацизм обречен. Уходя, Кузнецов сказал: «Я обещал Гельмуту привезти ваш перстень…» Поколебавшись, Бруно стал снимать перстень с пальца, подумав, что разведчик сейчас сам себе вынес смертный приговор, – разве мог Бруно допустить, чтобы перстень с его инициалами попал в управление Кальтенбруннера? Но русский с улыбкой покачал головой: «Это лишь в том случае, если я вернусь в Россию…»

Перстень он не взял и в Россию не вернулся.

Лишь в самом конце войны Бруно от знакомого эсэсовца узнал, как погиб русский разведчик Кузнецов. По-видимому, на него, Бруно, тот особенно и не рассчитывал, у него были в Берлине и другие связи: офицер из штаба Геринга, подпольщики из антифашистской группы. Почти полгода действовала в Берлине группа Кузнецова. На ту сторону передавались по рации важные сообщения, которые невозможно было расшифровать. Отряд перехвата с радарами охотился за подпольщиками несколько месяцев, гестаповцы рвали и метали, но неуловимых разведчиков никак было не накрыть. Они меняли подпольные квартиры, передавали шифровки из автомашины, даже с моторки, позже затопленной в пригородном озере. Чувствуя приближающийся крах фашизма, им помогали даже те, кто раньше верил в Гитлера.