Когда был Ленин мумией

Чтобы не слышать бестолковых диспутов, Ленин опять приноровился вызывать у себя белую плесень. Оба Збарских немедленно переместили его из гроба в любимую ванночку Ильича. Дрожа за сохранность вверенного тела, они умащивали его бальзами в Тюмени даже активней, чем в Москве. Тяготы войны ленинской свиты не касались: недостатка не было ни в чем. За дистиллированной водой в случае нужды тут же отправляли самолет в Омск. В итоге Ильич в эвакуации даже располнел на несколько килограммов, что было незамедлительно расписано медиками в довольно хвастливом докладе к правительственной комиссии.

Но все хорошее проходит быстро. Весной 45-го Ленин вернулся в Москву. По дороге его неприятно поразили висящие на добром десятке станций и даже полустанков гигантские плакаты с портретами Кобы и одинаковой подписью: «Сталин — это Ленин сегодня».

После гомонящих вокзалов, полных ликующих от очевидной уже близкой победы людей, Траурный зал показался особенно мрачным, тихим, гулким. Но главное — Ильич оказался резко отрезан от информационного потока, к которому так привык в эвакуации. Это было сравнимо только с его прижизненной изоляцией в Горках.

Глава 4. Замечательный сосед

Вот тогда он впал в депрессию. Даже когда в мавзолей запустили — впервые после войны — полноводную людскую реку, Ильич наглухо смежил веки, не пожелав никого видеть и слышать. Радостные голоса, смех, восклицания лишь раздражали его. Погрузившись в полудремотное состояние, он вскоре перестал различать — рабочий день в мавзолее или выходной, день или ночь, лежит он в саркофаге или отмокает в профилактической ванне. Реплики, которые река по-прежнему исправно выплескивала на него, не задерживались в сонном сознании ни на миг:

«… соседке муж из Берлина трофейные меха чемоданами шлет, а мой дурак с одними медалями явился…»

«…на бездетных налог ввели…»

«…вот теперь пускай Русланова в лагерях и попоет…»

«…а теща мне и орет: выселю из квартиры, как Сталин — калмыков…»

Время стало синонимом вечности. Каждые три года ему зачем-то меняли костюм: надевали новую рубашку, брюки и пиджак, повязывали новый галстук. Как будто у него имелась возможность износить старый! Цвет и покрой костюма, фасон и расцветка галстука оставались неизменными. Смысла в этих переодеваниях Ильич не видел ровно никакого, но вел с их помощью вялый подсчет уходящим годам.

Погруженный в бездны черной меланхолии, он не сразу уловил, что из лаборатории пропали оба Збарских: и старший, и младший. Только когда стало сильно досаждать то, что в докладах медиков в ЦК звучало как «шелушение в области кожи головы», а сам Ильич считал обычной перхотью, Ленин вдруг понял, что медики в растерянности. Но где же Збарский, который справлялся с этой неприятностью в два счета?

Нехотя порывшись в глубинах памяти, Ленин подсчитал, что после войны ему уже дважды переодели костюм. Стало быть, сейчас на дворе 1952 год. Глянув в полоску меж веками, он с некоторым удивлением обнаружил, что в лаборатории сменился почти весь персонал. Вместо прежних балагуристых ассистентов его окружали угрюмые молчуны, изъясняющиеся на сугубо медицинские темы. С легким беспокойством Ильич следил, как они безуспешно перебирают один дезинфектор за другим в поиске средства против ленинской перхоти.

Шелушение в конце концов изничтожили своими силами, ажиотаж в лаборатории улегся и Ильич вернулся к привычной послевоенной дреме. Он автоматически подставлял трижды в неделю лицо и руки для протирки «воробьевским бальзамом», а через год равнодушно дал себя перенести в наполненную косметическим раствором ванну.

Но то ли новый глава лаборатории слегка изменил состав и подбавил туда какой-то бодрящий активный компонент, то ли деятельный ленинский ум устал бездействовать — да только как-то вечером Ильич внезапно очнулся от дремоты. Сначала вернулись запахи. Слева нежно потянуло йодом. Справа по ноздрям резануло острым спиртовым душком и — странный для лаборатории аромат — пахнуло забористым чесночком. Потом сознание стало различать шумы. Дребезжащий металлический лязг в углу, какой бывают, когда перебирают инструменты. Бумажный шелест, точно рядом разворачивают свертки. Уютное бульканье. Ильич размежил как мог веки. Разложив на углу операционного стола хлеб с салом, ассистенты лили в стаканы с заваркой крутой кипяток из никелированного стерилизатора. Хотя сам Ильич сало не любил, предпочитая ему шоколад с калеными орешками, какой покупал для пикников в Цюрихе, или простые волжские продукты, вроде икры или балыка, тем не менее он с радостью ощутил, что в рот набежала фантомная слюна. Значит, дурацкой мерлихлюндии, которой он имел в последнее время слабость поддаться, — конец!

Оглядев привычную до последней пробирки лабораторию, Ленин задержался на календаре и с удовольствием отметил, что завтра рабочий день. При мысли о встрече с людской рекой по телу побежали бодрящие мурашки. «Жуй расторопней, товарищ! — подгонял он мысленно ближнего к нему ассистента. — Пора мне в гроб, к людям».