Когда была война (СИ)

"Они не люди", - холодно возразил разум. Не люди - нечисть, которая пришла убивать их. И жалости они не достойны. Хотя Лиза и не жалела их. Она просто боялась новую себя - хладнокровную, жестокую; ту, которая без каких-либо сомнений сперва кровожадно и со злорадством всадила нож в горло одному человеку, а потом пристрелила другого. А вдруг такой она теперь и останется? Не способной на сочувствие и сострадание убийцей?

Лиза внимательнее вгляделась в лицо немца на берегу. Да, это был он, один из тех троих, что пили водку в разбомбленном магазине в Бресте. Она настолько хорошо запомнила эти немецкие физиономии, что сможет вспомнить их и на смертном одре.

- Вот это встреча! - одними губами сказала она и усмехнулась.

Палец лёг на спусковой крючок. Тогда Лиза, сама не зная, почему, оставила его в живых, а в этот раз он не уйдёт, узнает всё-таки вкус её пули. На берегу показался ещё один немец. Они с минуту постояли у воды, о чём-то разговаривая, а потом развернулись и неспешно двинулись к домам. Лиза спустила перекрестие прицела на голенище сапога и нажала на курок.

Немец припал на одно колено. Она смотрела, как беззвучно открывается в крике его рот, как второй в панике обхватывает друга за плечи и тянет вверх, прячась за его спиной. Боится, гадёныш. И правильно делает.

- Уже на позиции? - Рядом лёг Промахновский и вскинул свою винтовку. - Ты хоть немного спала?

- Да.

Он заглянул в прицел и с усмешкой присвистнул:

- Ого! Опять играешься, Лизок?

Лиза передёрнула плечами.

- Никак нет. Старого знакомого встретила. Вот, поприветствовала.

Промахновский повернул голову.

- Какого ещё знакомого?

- Долгая история.

- А я люблю долгие истории, - не отступался он.

Она не хотела рассказывать. Что-то держало её, не позволяло открыться перед Промахновским полностью - может быть, страх, а может быть, она просто всё ещё не научилась верить людям до конца. Но, поколебавшись с минуту, она всё же призналась:

- Я его в первый день войны видела, когда по крепости бродила. Они меня тогда за призрака приняли. - И с ненавистью сквозь зубы выплюнула: - Я рожи их поганые до гробовой доски помнить буду. В аду вспомню.

Промахновский чуть слышно засмеялся, его рука легла ей на плечо.

- Ты среди немцев уже настоящей легендой стала. - Он заглянул в прицел. - А почему пулей его не угостила?

Лиза не знала. Она не знала, почему не убила его тогда, и почему не убила сейчас, но, передёрнув плечами, уверенно ответила:

- На десерт оставила. Что-то мне подсказывает, что не последний раз с этим ублюдком видимся.

Вечером весь гарнизон собрался в комнате отдыха на празднование дня рождения ефрейтора Левченко - ему исполнялось сорок три года. Кто-то притащил гармонь и исцарапанную гитару без одной струны, и в тесном мрачном помещении зазвучала весёлая музыка. А Витя Елесин даже умудрился соорудить торт: несколько ломтей чёрного хлеба полили неизвестно откуда взявшейся сгущёнкой, а сверху воткнули ровно сорок три щепки - тоненьких, как былинки. Левченко, загадочно улыбаясь, задул их одним махом и схватил нож. Каждому досталось по небольшому кусочку "торта" с морковным эрзац-чаем в гнутых, потемневших от времени алюминиевых кружках.

На праздник заглянул и майор Конев, в качестве подарка преподнеся ефрейтору пачку папирос - редкость в Орешке. По большей части солдаты курили самокрутки, заворачивая махорку в вырванные из книг жёлтые листы. Левченко тут же принялся угощать ребят папиросками, и через пять минут под потолком комнаты отдыха витал крепкий сизый дым. Нестройным хором затянули грустную песню: "На позиции девушка провожала бойца, тёмной ночью простилася на ступеньках крыльца. И пока за туманами видеть мог паренёк, на окошке на девичьем всё горел огонёк..." Промахновский накинул на плечо ремень гармони и заиграл. И Лиза вдруг вспомнила танго, что он играл для неё - задиристое, громкое, ритмичное.

- Когда ты научился на гармошке пиликать? - спросила она его, когда он пригласил её на танец.

Гармонь перешла в руки именинника, и он, взяв сперва несколько неверных аккордов, заиграл вальс. Танцевала Лиза не особенно хорошо, но Промахновский уверенно вёл её.

- Да лет в пятнадцать ещё, - ответил он. - Парень один научил в детдоме.

- Ты детдомовский? - удивилась Лиза.

Он кивнул. А потом, когда праздник закончился и бойцы отправились спать, рассказал ей историю своего детства.

- Я одно знаю точно, - говорил он, смоля подаренную папироску и выпуская густые струи дыма, - что родился в девятьсот двадцатом. Я себя чётко начинаю помнить лет с пяти. Вырос на улицах, беспризорником был... - Он покрутил папиросу в пальцах, затянулся. - Вроде и были у меня родители, а может, и не было их. Не помню. Только что-то такое смазанное, как сон далёкий. У нас с мальчишками своя банда была, бегали, еду выпрашивали у прохожих. Иногда гнали взашей, иногда перепадало что, булку дадут, конфету, пирожок. Однажды дядька один целый пятак отвалил. Я никому не сказал, накупил на всё сладостей и в одну харю, значит. От пуза наелся. Потом схватил патруль и в детдом меня. Вот, в общем-то, и всё.