Когда была война (СИ)

Мама поджала губы и вошла в комнату. На Феодосию опустились весенние сумерки и окутали её своим мерцающим покрывалом, в небесах собирались громадные чёрные тучи. Над плоскими крышами домов то и дело сверкала молния, на короткий миг освещая уже опустевшие узкие улочки. «Только бы успеть дойти, не попасть под дождь», – подумала Ида, и мама, словно угадав её мысли, сказала:

– Шаль возьми и зонт. Зябко сегодня, и гроза вон собирается.

Она подошла к окну и плотно задёрнула выцветшие шторы. Когда-то, когда Ида была ещё совсем маленькой, они имели насыщенный бордовый цвет, а теперь казались бледно-красными, почти розовыми. Их, кажется, подарила тётка, мамина сестра, – то ли на чей-то день рождения, то ли на годовщину свадьбы. Ида не помнила. Ни саму тётку, ни праздник, когда та приезжала к ним в гости последний раз.

Мама несколько секунд молча наблюдала за ней, потом шагнула вперёд и сжала красные, огрубевшие от работы руки. Старый пуховый платок соскользнул с ссутуленных плеч и мягкой волной упал на покрытый протёртым узорчатым паласом пол.

Ида взяла помаду и стала красить губы, краем глаза наблюдая за ней в зеркале.

– Ида, – нерешительно начала мама и опустила глаза. – Я вот что спросить у тебя хотела. Друг твой, юноша этот… Дима, кажется. Про Нину Михайловну говорил, Листовничую. С ней случилось что?..

Ида застыла на мгновение, сжимая в пальцах помаду. Слова не шли с языка, сердце тревожно сжалось, словно в предчувствии чего-то страшного.

– Я не знаю, – соврала она. – Димка чего-то там напутал, а я не знаю ничего точно.

– Лжёшь! – неожиданно громко воскликнула мама, и Ида вздрогнула от испуга. – Лжёшь! Чувствую, что лжёшь! Сознавайся, чем вы там таким с этим твоим Димкой занимаетесь?!

– Ничем, – пролепетала Ида. – Я танцую, он…

– Ида, – уже дрожащим голосом, со слезами на глазах сказала мама. – Ну не обманешь ты меня. Я ж тебя как облупленную знаю. Скажи мне правду, чтоб сердце моё успокоилось! Ида… – Она подошла к ней, взяла за плечи и заглянула в глаза. – Идочка… Неужели ты в этом… неужели партизанка?

Ида не ответила. Она просто не знала, что отвечать. Сказать всё, как есть она не могла, а снова лгать не хотелось. На неё внезапно навалилась тяжёлая тоска, руки опустились и повисли безжизненными плетями. Как же она устала!.. От всего – от войны, от немцев, от вынужденности говорить неправду…

– Мама, не спрашивай меня ни о чём, – жалобно попросила она. – Пожалуйста, не нужно.

Мама подобрала с пола шаль, накинула себе на плечи и без слов вышла из комнаты.

Народу в тот вечер в кабаре собралось мало – всего-то человек тридцать. Ида рассматривала их из-за тяжёлой, пыльной кулисы. Всё те же лица. И фон Вайц сидит за тем же столиком, что и обычно – почти у самого выхода, а рядом в погнутом жестяном ведёрке стоит букет роз, который ей обязательно принесут в гримёрку часом позже. Вот только розы сегодня были не белыми, как всегда, а почему-то красными.

Чуть поодаль от Маркуса сидел ещё один эсэсовец. Ида не знала его имени, но частенько видела на своих выступлениях. Он никогда не принимал участия в общем веселье, предпочитая рюмку за рюмкой глушить коньяк, а его взгляд всегда пробирал её до костей – до того он был пристальным и холодным, будто в его глазах застыли кусочки антарктических льдов. Ида замечала, что сколько бы он ни выпил, всегда оставался трезвым, даже походка была такой же твёрдой, тогда как другие нередко падали прямо на столы, роняя на пол посуду. Идеально выглаженный серовато-зелёный мундир великолепно сидел на его мускулистой фигуре, чёрные перчатки и фуражка с эмблемой в виде черепа и скрещенных костей лежали на столе. Он постукивал пальцами по подлокотнику обитого плюшем стула, будто в ожидании чего-то, и осматривал зал своим внимательным цепким взглядом.

И вдруг он посмотрел прямо на неё. Ида испуганно отпрянула и скрылась за кулисой, но, казалось, он может видеть и сквозь неё – она явственно ощущала на себе его взгляд. Он рассматривал её с нескрываемым интересом в холодных глазах и лёгкой, почти незаметной улыбкой на худом, чисто выбритом лице.

Ида повела плечами, стремясь сбросить с себя это наваждение. Конечно же, он не умеет смотреть сквозь шторы, что за чушь! Она поправила причёску, вскинула голову и пошла в гримёрку, стараясь идти как можно твёрже, но колени предательски подгибались. Интересно, и чем её так напугал этот эсэсовец? Обычный немец, как и все остальные…

«Нет, – тут же возразила Ида самой себе, – не такой, как остальные, другой». От него веяло страхом. Он походил на затаившегося хищника, в любой момент готового сделать прыжок и сжать на твоём горле свои смертоносные челюсти. Он был опасным, гораздо более опасным, чем другие. И если фон Вайца Ида знала, могла предугадать его поведение и поступки, то незнакомый эсэсовец был для неё полнейшей тайной.