Когда говорит кровь

Айдек раздавал команды свои людям, ходя между связанными бунтовщиками. Вблизи они казались ещё уродливее. От вони их тел резало глаза, а содержимое желудка отчаянно просилось наружу. Одетые в грязное тряпье, искалеченные, завшивленные, беззубые и покрытые оспинами, они сидели молча, уставившись в землю глазами выброшенных на берег рыб, и лишь тихо, совсем по животному, поскуливали.

Это были обитатели самого дна. Самой глубокой и самой страшной пропасти, в которую только мог упасть человек. И стоя рядом с ними, единственное чего хотелось Айдеку, – так это сжечь собственную одежду, а потом долго-долго мыться в самой горячей воде, которую только смогло бы выдержать его тело.

– Командир! – обратился к нему один из старших солдат.– Может мы их это, по трое вязать будем? Ну так, знаете, бочок к бочку и ноги промеж собой. А то больно много их что-то, как бы верёвки не кончились.

– Действуйте,– нарочито безразлично проговорил фалаг, стараясь сдержать очередной приступ тошноты, подступившей к горлу.

Дальнейшая судьба всей этой смердящей массы, что добровольно или не очень сдавалась сейчас солдатам, была хорошо известна. Таких как они не брали в домашнюю прислугу, не покупали для развлечений или работы в мастерских или в поле. Им не доверяли прокладывать дороги, строить дома или мести улицы. Единственное место, где подбирали подобные отбросы рода человеческого, находилось на востоке от города – в Барладских горах. Там, в родящих серебро и железо копях, рабство было лишь отстроченной, причем не на слишком большой срок, смертью. Смертью от голода, от болезней, от кнута надсмотрщика или обвала, что мог каждую минуту заживо похоронить сразу пару десятков человек, а то и просто от усталости и изнеможения.

И жители Аравенн знали про это. Не могли не знать. И сидя сейчас связанными на камнях площади, они понимали, какая судьба их ждет.

Неожиданно кто-то из пленников схватил Айдека за край плаща и резко потянул. Фалаг обернулся, схватившись за меч. Прямо перед ним сидел поджарый мужчина средних лет с бледной кожей и немытыми русыми волосами, заплетенными в две косы.

– Господин, послушайте меня господин! Ошибка тут! Отпустите меня, пожалуйста. Не при делах я совсем. Не из этих я. Не пришлый какой. Этрик из вулгров. Не громил я ничего. Никому зла не делал. Ошибка это!

– Если ты невиновен, то не пострадаешь. Власти разберутся.

– Ага, как же. Разберутся. Я же знаю куда вы нас. В шахты эти, в Барладах которые. Всем скопом туда. А оттуда ходу нет. Знаю. Слышал. Я ж сгину там. Живьем сгнию. Понимает, господин? Сгнию! Я же не из этих – он кивнул в сторону своих связанных соседей.– Я ж нормальный. Как это, за-ко-но-по-слу-шный, вот. В доках работаю, суда разгружаю, тележку вожу до рынка али складов. Честный я. Случайно меня взяли. Ну совсем случайно. Просто не там оказался. Всеми богами и кровью предков клянусь – никого я не громил не резал. Ну отпустите вы меня. У меня же дети! Жена. Мать старая, больная. Сыновья. Дочка скоро замуж выйти должна. Как они… да как я… боги!

Он зарыдал, уткнувшись головой в колени. Его тело забилось в судорогах, а потом, резко откинув назад голову, мужчина завыл. Завыл громко, словно стараясь вложить в этот крик всю боль, страх и отчаянье, что были внутри него. Стоявший рядом солдат дернулся от неожиданности. Выругавшись, он с силой ударил его в живот древком копья, отчего представившийся носильщиком мужчина захлебнулся криком, упал на землю и, поджав ноги, тихо заскулил.

Айдек пристально на него посмотрел. Из одежды у пленника остались лишь порванные штаны из зеленой шерсти и сапоги из грубо выделанной кожи. Хотя тело его и покрывали свежая грязь и кровь, оно было довольно чистым – ни струпьев, ни расчесов или язв, да и шрамов почти не было заметно. Вполне возможно, что вулгр и не соврал. Тем более, что говорил он на весьма сносном тайларене, а среди обитателей Аравенн такое встречалось не так уж часто. Он вполне мог оказаться случайной жертвой, этой скорой и быстрой расправы. А мог и соврать – и под шумок, присоединившись к громящей всё и всех толпе, тоже успеть пограбить.

Но фалаг не мог ему помочь. А главное – не хотел этого делать. Вся эта кричащая, стонущая и ревущая масса вызвала у него только брезгливость и тошноту. Единственное, о чем он мечтал сейчас, чтобы все это побыстрее закончилось и воды памяти размыли все воспоминания об этом мерзком дне.

О Единый! Как он вообще мог тревожиться о судьбе этих проклятых? Все они, все до одного, были грешниками, что своим существованием отвращали от этого мира взор Всевышнего. И очищая эту человеческую скверну с улиц Кадифа, они очищали мир.