Когда говорит кровь

– Я бы назвал нас деловыми людьми, благородный господин. Бандиты несколько грубое слово,– растянул в улыбке свои высушенные губы старик, но глаза его полыхнули недобрым пламенем.

– Пф. Дядя это же преступники и головорезы. Зачем ларгесу марать руки о такую шваль? Дай мне хоть настоящих наемников что ли…

– А это и есть наемники. Самые настоящие и подлинные. Или откуда они по-твоему берутся?

– Ветераны часто идут служить за серебро.

– Ветераны ненадежны! Львиная их доля без ума от своего победоносного стратига. И у меня нет времени проверять благонадежность каждого. А люди Заречья верны моему серебру.

– И это подлинная правда,– кивнул старик.

– Просто я не желаю марать наше славное имя о всяких проходимцев. И не более того, дядя.

– Я уже сказал своё слово. А значит, завтра ты вместе с людьми из Заречья займёшь гавань и проследишь, чтобы ни одно лодка или трирема, или любое иное судно, ее не покинули,– сухо произнес Кирот.

– Как скажешь, дядя.

– Именно. Как я скажу.

Когда все задуманное свершится, глава рода Кардаришей определенно плотнее займется воспитанием мальчика.

Глава восемнадцатая: Белые камни

Мраморная колонна за спиной Великого логофета источала странный холод. Она казалась ему выструганной изо льда, или же пролежавшей несколько дней на морозе, пробираясь потоками холода, под его одежду и кожу. Это было странное чувство. Ведь все в зале собраний Синклита изнывали от жары. Старейшины заливались потом и обмахивались, тряся воротами туник и краями белых и черных мантий. Но Джаромо совсем не чувствовал этой жары. Его пробирал этот странный всепроникающий холод, от которого его тело уже било крупной дрожью. Мороз источала колонна позади, пол под ногами. Даже сам воздух. Но больше всего – маленький мешочек, который Великий логофет сжимал в кулаке.

Этот красный кулек из плотной ткани, перевязанный верёвочкой, источал чистый холод. Он оплетал его целиком, создавая плотный кокон, который глушил звуки и словно замораживал сам ход времени. Своим видом, кулëк чем чем-то напоминал амулеты, которые носили на шеях вулгры. В них они прятали кости предков и ритуально забитых зверей, коренья священных растений и фигурки богов, вырезанных из дуба или ясеня, которые, по их поверьям, должны были защитить от сглаза и злых духов. И в некотором роде этот мешочек тоже был амулетом. Ведь, как предполагал Джаромо, он должен был защитить всё то, что было ему так дорого.

Сановник обратился к своим чувствам и понял, что дело именно в них. Весь этот холод, этот сковывающий морозный кокон, были не более чем страхом. Страхом, рожденным в сердце Великого логофета, который, сжимая кулек всё больше боялся, что скрытое в нем колдовство, на которое он возлагал столь многое, не сработает.

Великий логофет тряхнул головой, отгоняя наваждение. Нет, он не имел права на страх и сомнения. Только не сейчас. Не сегодня. Он закрыл глаза и, досчитав до сотни, заставил себя успокоиться. Дрожь постепенно прошла. А вместе с ней внутрь его тела, к костям и органам, отступил и колдовской мороз, развеяв кокон оцепенения. Тело сановника тут же оказалось в удушающем пекле Синклита, от которого кровь в жилах логофета начала бурлить, выгоняя остатки морозного наваждения. Но закипала она отнюдь не от жары.

Сегодня старейшины должны были избрать из своих рядов нового Первого и главный претендент, самодовольный бугай с жестким ежиком слегка посидевших волос, сидел как раз напротив Великого логофета, улыбаясь во весь рот довольной улыбкой.

Его снова окружал свет алатрейской партии. Справа от него сидел великий полководец прошлого и новый предстоятель Убар Эрвиш, слева молодой, но быстро создающий себе имя вещатель Лиаф Тивериш. Рядом были Мицан Литавиш, один из богатейших людей Тайлара, чьих земель вполне хватило бы на страну, юный Тэхо Ягвиш, унаследовавший лишь славное имя своих предков, эпарх Хутадира Энай Гатриш, и Эпарх Касилея Киран Миндевиш. А ещё целый ворох знатных и очень богатых глав древних семейств, которые перешептывались, посмеивались и переглядывались, в ожидании начала Собрания.

А вот сам Кирот Кардариш сидел молча, смотря прямиком в сторону Джаромо. Он разглядывал Великого логофета, даже не пытаясь спрятать злорадства. Вся его поза, весь его взгляд, выражали только одну мысль: «Я победил, сановник».

Джаромо отвел глаза, не желая видеть эти самодовольные рожи. Алатреи напоминали ему свору шакалов, что сбилась вокруг вожака, ожидая разрешения полакомиться умирающим быком. Даже слюни, кажется, текли из их голодных ртов, а глаза светились жаждой скорой расправы. Вот только бык был совсем не таким мёртвым, как они надеялись, и ещё мог преподнести им пару очень болезненных сюрпризов.