Когда говорит кровь

Без всякой цели юноша пошел вверх по улице в сторону базарной площади, где днем сосредотачивалась почти вся жизнь их квартала, а ночью всегда можно было отдохнуть возле центрального фонтана. На улице было довольно пустынно. Лишь время от времени ему встречались шатающиеся компании полузнакомых людей, но, не желая ни с кем общаться, он ограничивался сухим кивком, если его замечали, после чего шел дальше. Слева и справа от него поднимались трех, четырех и пяти этажные дома из выбеленного кирпича и камня, с крышами покрытыми оранжевой и красной черепицей. Некоторые из них украшали колонны, небольшие башенки и даже фрески с быками, воинами и танцующими среди цветов девами, как было когда то и в его родном доме.

Кадиф был красив. А ещё он обладал особым характером. Каждый миг этот город стремился напомнить всякому гражданину или приезжему, что идет он по улицам самого главного города самого могущественного государства в мире, щедро бросая в лицо доказательства своего величия и богатства. Даже здесь, в глубинах квартала, в котором жили в основном блисы, у развилок улиц возвышались прекрасные бронзовые статуи и небольшие мраморные фонтанчики. По краям дорог росли аккуратные кустарники, а между домами располагались небольшие сады, в которых росли персики, груши, инжир, гранаты и кизил.

Но как бы не старался Кадиф, переделать людей не получалось даже у него. А потому то тут, то там стены покрывали пошлые рисунки и различные надписи, которые, как предполагал Мицан, не сильно отличались по содержанию от соседствующих с ними картинок. Что же до статуй то у каждого мужчины до блеска были натерты чресла, а у женщин – груди и ягодицы. Ну а в садах вечно ваялись разбитые кувшины из-под вина и перебравшие его люди.

Но именно такой Кадиф ему и нравился. В нем чувствовалась жизнь. А вылизанные и ухоженные богатые кварталы всегда казались юноши мертвыми и лишенными всякого человеческого тепла. Тут же, он чувствовал себя по-настоящему дома.

Мицан почти дошел до базарной площади, когда услышал, как кто-то произнес его имя, а потом несколько голосов дружно засмеялись. Он развернулся. Звуки раздавался из небольшого сада, в котором на каменной лавке сидели трое мальчишек, примерно одного с ним возраста. Мицану они были смутно знакомы: один, худощавый и покрытый прыщами с вытянутым лицом, был, кажется, сыном мясника из соседней родному дому Квитои лавки. Второй, чернявый и коренастый, был в той же лавке зазывалой, а третий, с откровенно девчоночкой внешностью и длинными волосами до плеч, был Мицану не знаком. Неожиданно он понял, что все трое смотрят на него и хихикают перешептываясь.

– По какому поводу веселитесь, парни? – окрикнул он сидевших на лавочке. Парни явно были пьяны, особенно сидевший с левого края сын лавочника, и, кажется, не ожидали, что он их услышит.

– Да так, вспомнили веселую историю. Ничего важного. Доброй ночи тебе Мицан,– быстро проговорил коренастый паренек, явно бывший самым трезвым из троицы, но сидевший рядом с ним худощавый расплылся в улыбке

–Да это же он… ик! Сука, ик… точно он! Умора,– у парня сильно заплетался язык, а глаза затянула мутная пелена.

– Да, это я. А ты видимо что-то сказать мне хочешь?

– Керах очень пьян, Квитоя,– продолжил его друг.– Ты, пожалуйста, не обращай на него внимания. Говорит что-то невпопад постоянно.

Мицан пристально посмотрел на этого Кераха. Да, он был смертельно пьян, и явно плохо соображал, но смеялся он все-таки над ним. Ошибки быть не могло. Впрочем, Мицан не знал, что именно такого смешного показалось в нем сыну лавочника, и решил оставить их в покое. Но стоило ему развернуться и сделать один шаг, как худощавый Керах вновь заговорил.

–Да не, ну забавно же… ик… только мы вспомнили, что Мирна Квитоя, ик, за кувшин вина у нас троих отсосет, как тут же её сынок нарисовался… видать знак небес… Ик. Ой.

– Что ты сейчас сказал? —Мицана затрясло от гнева и ярости. В Фелайте его хорошо знали и никто среди мальчишек квартала не рискнул бы его так оскорбить. Но видно выпитое вино окончательно помутило разум сына мясника, продолжавшего смеяться и показывать на него пальцем.

– Он пьян, Квитоя! Не понимает что говорит! Не слушай его! – залепетал коренастый, но было уже поздно.

Мицан быстро подошел к ним и что было силы ударил ногой в грудь сидевшего на крою лавки худощавого парня, отчего тот кувыркнулся через голову назад.

Коренастый вскочил и попытался защищаться, но Мицан был сильнее, быстрее, а, главное, в сто крат злее. Легко увернувшись от его неуклюжих движений, он несколькими ударами, попавшими тому в нос и челюсть, заставил парня зашататься, а потом, повалив на землю, ударил со всей силы по лицу ногой, выбив несколько передних зубов. Повернувшись к лежавшему на земле сыну мясника, Мицан с разбега ударил его под ребра, с удовольствием отметив, как захрустели кости и как завыл его обидчик. Паренек даже не пытался драться, а только закрывался руками, пропуская большую часть ударов, и истошно вереща и визжа.