Когда я был мальчишкой

– Кто ж за тебя, за такого, не пойдет…– вздыхала девушка.– Угощайся, жених!

У Володи обнаружилась удивительная способность мгновенно вызывать к себе доверие даже таких несговорчивых людей, как железнодорожные служащие. Поэтому он всегда знал, сколько времени простоит эшелон на станции. Если в запасе было несколько часов, он брал с собой Сергея Тимофеевича и меня, и мы отправлялись искать дела: разгружать машины с тесом, пилить дрова, тянуть электропроводку. В результате наш паек пополнялся буханкой хлеба, крынкой молока, а то и куском домашней колбасы. А один начальник станции, попав под обаяние Володиной личности, дал нам чрезвычайно выгодный подряд: заколоть его, начальника, индивидуальную свинью. Всю операцию осуществил Володя, Сергей Тимофеевич и я выступали в роли подсобных рабочих. Щедрый начальник отвалил нам килограмма два сала и полмешка картошки, и мы устроили в теплушке лукуллов пир, праздник еды, настоящую оргию насыщения. К сожалению, за десять дней дороги таких заказов больше не попадалось, и вообще мы чаще работали «за спасибо»: места шли голодные, вдовьи, рука не поднималась брать с измученной женщины за вспаханный огород или починенную крышу. А после Киева эшелону и вовсе дали «зеленую улицу», получасовые стоянки не позволяли развернуться частной инициативе, и мы полностью перешли на паек.

– Ничего, на фронте отъедимся,– успокаивал Володя и разворачивал перед нами ослепительные перспективы, нещадно при этом привирая.

– Как только солдат попадает на передовую,– излагал Володя,– ему тут же выдают вот такую банку красной икры, вот такой кусок масла и сколько хошь хлеба. Это на завтрак. На обед солдату положен молочный поросенок с хреном, борща от пуза и двести граммов белого. А на ужин – блины со сметаной!

Все смеялись, даже наивный Кузин, и разговоры о еде как-то сами собой прекратились, а после случая на станции Чернигов стали и вовсе дурным тоном. В темную дождливую ночь Дорошенко и Петька Бердяев куда-то на полтора часа исчезли и притащили в теплушку мешок сахара. Спящий эшелон подняли на ноги и выстроили по тревоге. Проклиная судьбу и начальство, мы мокли под проливным дождем, а местная милиция производила в теплушках повальный обыск. Сахар нашли и, как следовало ожидать, Дорошенко вместе с Бердяевым перевели в вагон-гауптвахту, к нашему общему удовлетворению. На фронте они попали в штрафную роту, и о дальнейшей судьбе Дорошенко я расскажу потом.

Володя Железнов был среди нас единственным фронтовиком, и часто, усевшись возле него, мы выпытывали, что такое война. Как и все оставшиеся в живых сталинградцы, он считал, что нет ничего хуже уличных боев, когда из каждой подворотни человека могут подстрелить как зайца. Володя скептически отзывался о корреспондентах, изображавших немцев трусами.

– Дисциплинка у них – дай боже. Мы народ такой: любим подумать, нам прикажут, а мы смекаем, как бы по-другому сделать, получше да побыстрее. Как это вы, Сергей Тимофеевич, сказали: «Лучшее – враг хорошего»? А немец, что бы ему ни приказали, – хлоп каблуками и бегом выполнять: за него всегда начальство думает. Прикажут – на пулемет полезет, отца родного застрелит, лишь бы начальство похвалило. Не человек, а машина.

– Они тоже разные бывают,– вставил Пашка Соломин. Еще недавно робкий деревенский паренек, Пашка держал себя уверенно и осанисто: лучший стрелок роты!– У нас в доме два немца жили на постое – ничего не взяли, даже за стирку платили.

– А ты бы им поклонился в пояс: «Спасибо, отцы родные, что портки на мне оставили!»– насмешливо проговорил Володя.– Неужто из дома не высовывался, не видел, что они в округе выделывали? Вон, посмотри в окошко – одни печи торчат, а ведь большая деревня была…

– Я ж не про всех говорю,– оправдывался Пашка,– нашу деревню тоже спалили, одни головешки остались. А эти двое вроде не звери были, даже своих стыдились…

– Знаем мы таких стыдливых: когда расстреливали наших, глаза закрывали…

– Володька, а за что тебе бляху повесили?

– Бляхи – они у дворников были, а у меня медаль,– с достоинством ответил Володя.– Сам не знаю за что. Орал, стрелял, как все…

– А на орден не вытянул?

Володя достал потертый бумажник и осторожно вытащил из него сложенный вдвое листок. Это было временное удостоверение на орден Красной Звезды, который Володя получить не успел: ранило.