Когда я был мальчишкой

— Как ни странно, — рассуждал Сергей Тимофеевич, — это явление одного и того же порядка: беспрекословное подчинение Гитлеру и полная покорность сейчас. Непротивление властям у немцев в крови — «дисциплинка», как говорил Володя. Никто не кричал о патриотизме больше немцев, а на поверку оказалось, что это чувство куда сильнее у нации менее «дисциплинированной», которую гитлеровские идеологи списали в неполноценные. Это явление прослежено многими учёными и писателями. И что же? Жители многих стран легко приспосабливаются к жизни любой страны, если она предоставляет им привычный комфорт; но русский, волею обстоятельств заброшенный на чужбину, так и не излечивается от ностальгии — чёрной тоски по родине. Озолоти его — всё равно каждую ночь будет видеть во сне берёзки… Иногда эту черту называют «национальной ограниченностью», но лично я вижу в ней высокую форму патриотизма…

Рядом с нами шёл командир роты лейтенант Ряшенцев.

— Товарищ Корин, — спросил он, когда Сергей Тимофеевич закончил, — вы член партии?

— Нет, — ответил Сергей Тимофеевич. — А что?

— Жаль, — вздохнул Ряшенцев. — Замполита у меня срезало… Образование у вас какое? Может, и язык знаете?

— Кандидат исторических наук. Знаю немецкий, могу при случае послужить вам переводчиком.

— О! — с уважением произнёс лейтенант. — Как же вы у нас оказались? Доложу майору, нечего вам солдатскую лямку тянуть.

— Очень прошу вас этого не делать, товарищ гвардии лейтенант, — резко сказал Сергей Тимофеевич. — Настоятельно прошу. Из роты я никуда не уйду.

— Наверное, добровольцем пошли?

— Так точно, товарищ гвардии лейтенант, — с подчёркнутой официальностью ответил Сергей Тимофеевич.

— А беседы-то будете проводить? — примирительно спросил лейтенант.

— Весьма охотно. — Сергей Тимофеевич столь же примирительно улыбнулся.

— Мы-то что, — проговорил Ряшенцев, — мы рады-радешеньки… Только всё равно вынюхают, загребут в штаб дивизии, а то и повыше — это как пить дать… Ага, выходим!

Наша колонна вливалась в невиданно широкую, выложенную бетонными блоками красавицу дорогу. Мы уже слышали про неё, но не думали, что она выглядит так внушительно. Ровная как стол поверхность, нигде ни единой щербинки — это было действительно великолепное инженерное сооружение, вызывающее зависть и общие вздохи по поводу наших непролазных российских дорог. Говорили, что Гитлер понастроил много таких магистралей, чтобы свободно маневрировать войсками: по такой дороге машины могли мчаться, наверное, в шесть-восемь рядов! Ещё говорили, что бетон для этих толстых блоков замешивали на патоке, и поэтому он приобрёл небывалую твёрдость — на века.

— Автострада Бреслау — Берлин, — с гордостью сказал Ряшенцев. — Вот куда мы притопали!

— Эх, к нам бы её перенести, на Псковщину!

— Коров к водопою гнать?

— Дурья голова, тракторист я. Мотор садится, пока из грязи выкарабкаешься.

— Я б такую в музее выставил, чтоб в чувяках по ней ходили!

— Не зевай!

Мимо нас с рёвом промчалось десятка два танков.

До сих пор я видел их только в кино — горячо любимые всем народом, воспетые поэтами, легендарные тридцатьчетверки. На башнях танков белели обжигающие надписи: «Даёшь Берлин!»

— А чего удивляетесь? Дорога-то на Берлин идёт!

— Вот тебе и тайна — у маршала, говорит, спроси!

Митя Коробов и Митрофанов, придерживая сапёрные лопатки, лихо пустились вприсядку. Володя, притопывая, бренчал на гитаре «Яблочко».

— Воздух!

Мы посыпались в кювет. Ездовые, ругаясь, волокли к обочине лошадей. А над автострадой, осыпая бетон градом пуль, стремительно пронеслись два истребителя. Дико заржала простреленная лошадь, заметались, волоча за собой повозки, и другие.

— Наши летят! — восторженно закричал кто-то.

— Влепит рикошетом, лежи! — Володя придавил мои плечи к земле.

Обстрел прекратился, и мы вскочили на ноги, во все глаза глядя на воздушный бой, эту головокружительную карусель, игру со смертью на высоте тысячи метров.

— Так их!

— Знай наших!

Один истребитель с чёрными крестами врезался в землю, а из другого повалил дым.

— Не выходить!

Вынырнувший из-за леса «ястребок» садился прямо на автостраду. Он промчался над нами, выпустил шасси и опустился далеко впереди колонны. Потом мы узнали, что наши лётчики не раз использовали автостраду с её идеальным покрытием для взлёта и посадки — ведь многие аэродромы немцы при отступлении уничтожили.

— Командирам взводов доложить о потерях!

— Командирам рот доложить о потерях!

— Командиры батальонов — в голову колонны!

— Нашему брату солдату лучше, — комментировал эту беготню Володя. — Отцы командиры иной раз только и делают, что снуют, как челноки, туда и обратно, подмётки стёсывают. То доложи, это доложи… Несогласный я быть офицером: Кузин каши объелся и дыхнуть не может — отвечай; гимнастёрку Мишкину словно корова жевала — тебя кроют; у Митрофанова мотня завсегда расстёгнута — ты виноват. Нет, откажусь командовать, разве что сразу генерала дадут.

— Может, на полковника согласишься? — наводя порядок в своём туалете, съязвил Митрофанов.