Когда я был настоящим

Правда, эту вторую цепочку я так и не отработал до конца — сколько ни маневрируй, трудно было добиться, чтобы мы оба оказались в машине, не стукнувшись головой и не зацепившись о ремни, которые постоянно свешивались из дверец наружу. И потом, я обычно нервничал по поводу того, где припарковался: не выскочит ли кто-нибудь на скорости из-за поворота, не врежется ли в меня, как тот скрывшийся парень из Пекэма. Да и другой сценарий, тот, что в коридоре: пока мы плавно двигались в направлении спальни, я вспоминал, что рядом с постелью — гора заплесневевших кофейных чашек, а простыни старые и грязные. Или же прямо за окном появлялись соседи, а шторы не были задернуты, и они с улицы начинали разговор, или… вобщем, что-то всегда происходило, и в результате эти воображаемые интимные моменты замыкались накоротко, шли ко всем чертям. Фантазии, и те у меня были пластмассовые, несовершенные, ненастоящие.

Когда Кэтрин прилетела в Лондон в день заключения договора, я приехал в аэропорт чуть позже, чем должен был прибыть ее самолет. Взглянув на экраны в зале прилета и поняв, что он уже приземлился, я поспешил к месту, где раздвижные двери отделяют зону таможенного и паспортного контроля от общедоступной части терминала. Облокотившись о перила, я наблюдал за тем, как из этих дверей появляются пассажиры. Это было интересно. Кое-кто из прибывающих пассажиров оглядывал лица ожидающих в поисках родственников, но большинство никто не встречал. Эти выходили, изобразив на лице нечто предназначенное для собравшейся толпы, какое-нибудь выражение, приданное лицу за секунду до того, как перед ними раздвинулись двери. Одни пытались показать, что спешат, словно их где-то срочно ждут: мол, они такие важные, что дело требует их постоянного присутствия. Другие казались беззаботными, простодушными и счастливыми, словно не ведая о том, что на них направлены пятьдесят или шестьдесят пар глаз — на них одних, пусть хотя бы на пару секунд. Что, конечно, было не так — в смысле, как они могли не ведать. Полоса между перилами и дверьми походила на подиум, где модели играют разные роли, принимают разные обличья. Облокотившись о перила, я наблюдал этот парад: один персонаж за другим, все до того скованные, условные, фальшивые. Другие люди и вправду походили на меня — просто не знали об этом. К тому же у них не было восьми с половиной миллионов фунтов.

Через некоторое время все эти любительские представления меня утомили, и я решил выпить кофе в маленьком заведении, до которого было рукой подать. Это была кофейня, стилизованная под Сиэттл, где подают не кофе, а кап, латте, мокку. Когда заказываешь, тебе говорят «При-вет!», потом повторяют твой заказ вслух, поправляя слова: не «большой», а «двойной», не «маленький», а «одинарный». Я заказал маленький капучино.

— При-вет! Одинарный кап, — сказал продавец. — На подходе! Бонус-карточка есть?

— Бонус-карточка? — переспросил я.

— Прих'oдите к нам — мы вам каждый раз штампуем чашку, — с этими словами он протянул мне карточку. На ней были нарисованы десять кофейных чашечек. — Когда все десять проштампуем, получаете еще одну чашку бесплатно. И новую карточку.

— Но я здесь не так часто бываю.

— Да у нас повсюду точки. Условия те же самые.

Он проштамповал первую чашку и протянул мне капучино. Как раз в этот момент меня кто-то окликнул по имени, и я обернулся. Это была Кэтрин. Она уже прошла через таможню и все это время, пока я наблюдал за раздвижными дверьми, ждала в кофейне.

— При-вет! — я подошел и обнял ее.

— Я тебе звонить пыталась, — проговорила Кэтрин, когда мы расцепились, — но у тебя телефон не работает.

— Я только что разбогател!

— Ух ты!

— Нет, серьезно. Только что, сегодня.

— Как это?

— Компенсация за аварию.

— Господи! Ну конечно! — она вгляделась в мое лицо. — Даже не скажешь, что ты… а, да, вот же у тебя шрам.

Она провела двумя пальцами левой руки по моему шраму над правым глазом — это из-за него мне делали пластическую операцию. Добравшись до конца дорожки шрама, пальцы остановились. Она отняла их; останься они там еще на секунду, и жест сделался бы двусмысленным.

— Значит, они заплатили?

— Огромную сумму.

— Сколько?

К этому вопросу я не подготовился. Запнувшись на мгновение, я сказал:

— Несколько… вобщем, после налогов, расчетов и всего прочего — несколько сотен тысяч.

Возможно, тогда-то между нами и возник какой-то барьер. Врать мне было неудобно, но заставить себя произнести всю сумму я просто не мог. Она казалась такой большой — слишком большой, о такой даже говорить не станешь.

Мы поехали на метро ко мне домой. Сидели мы рядом, но ее профиль был не таким привлекательным, каким рисовался в моих фантазиях, на краю поля и в припаркованной «Фиесте». На щеке у нее была пара прыщиков. Ее грязный, огромный фиолетовый рюкзак, который она поставила между ног, все время падал. Когда мы приехали, телефонная коробка по-прежнему безжизненно лежала на ковре.

— Ого! В нее что, молния ударила? — воскликнула она — и тут же, ахнув, добавила: — Ой! Извини. То есть, я не хотела… Я понимаю, это не молния, только…