Когда я был настоящим

   Я пил, наверное, уже шестой капучино, как вдруг заметил кучку бездомных. Они были тут все время, пока я смотрел, замаскированные на фоне магазинных витрин и мусорных баков, но я только теперь обратил на них внимание, начал за ними наблюдать. Один из них сидел, закутавшись в спальный мешок из полиэстера, на коленях у него свернулась собака. Его друзья – трое или четверо - облюбовали место подальше, ярдах в двадцати. Они периодически покидали свое место и приходили его навестить, по одному, иногда по двое; потом разворачивались и направлялись обратно, на свое собственное место. Я долгое время внимательно за ними наблюдал. Когда люди, сидевшие подальше, приближались к закутанному парню с собакой, вид у них был целеустремленный, как будто у них имелись для него сообщения, важная информация. Они передавали свои сообщения, затем уходили; но минут через семь кто-нибудь из них возвращался с новыми сведениями. Иногда они подменяли его, занимали его место, пока он со своей собакой шел прогуляться до их участка.

   Я начал прослеживать некую закономерность в схеме их перемещений: круги, которые они описывали между двумя участками, кто кого сменял, когда и в каком порядке. Правда, это было нелегко – всякий раз, как я решал, что вычислил эту последовательность, один из них делал ход вне очереди или отправлялся в путь по новому маршруту. Я очень долго наблюдал за ними, изо всех сил сосредоточившись на схеме.

   Через некоторое время я начал думать, что уж эти-то люди – настоящие. Что они здесь не просто незваные гости. Что им действительно принадлежат и улица, и они сами, и настоящий момент. Я наблюдал за ними, пораженный. Мне захотелось вступить с ними в контакт. Я решил, что обязательно вступлю с ними в контакт. Когда закутанный парень с собакой в четвертый раз откинулся в своем спальном мешке, и вероятность того, что никто из его друзей не подойдет к нему еще минут семь, казалась довольно высокой, я встал со своего стула, вышел из кофейни и зашагал через улицу туда, где он сидел.

   Его собака первой заметила мое приближение. Она развернулась, приподнялась и, вся насторожившись, стала смотреть на меня и принюхиваться. Потом поднял глаза и закутанный парень. Ему, наверное, было не больше двадцати. Кожа у него была нежная, очень бледная, с красными точечками там, где под ней лопнули сосуды. Я постоял перед ним, глядя вниз. По прошествии какого-то времени я спросил его:

   - С тобой поговорить можно?

   Он взглянул на меня так же, как его собака – вопросительно, заинтересованный и одновременно готовый к защите.

   - Ты христианин, что ли? – спросил он.

    - Нет. Нет, я не христианин.

   - Мне ни от каких христиан ничего не надо. Молиться заставляют, и все такое - нет чтобы просто поесть дать. Лицемеры ебаные.

    Голос у него был медленный, протяжный, при этом довольно гнусавый. Он напоминал мне обдолбанных рок-звезд шестидесятых – Билла Уаймана, кого-то в этом роде. Интересно, подумал я, он тоже обдолбанный?

   - Я правда не христианин, - сказал я ему. – Я просто хочу с тобой поговорить. Спросить тебя кое-о-чем.

   - О чем?

   Рот его так и остался открытым после того, как он это произнес.

   - Я... – начал я – и тут сообразил, что не знаю в точности, о чем именно хочу его спросить. – Можно тебя чем-нибудь угостить?

   - Дай лучше десятку, если на то пошло.

   - Нет. Давай я тебя ужином угощу. Хорошим ужином, с вином, все как положено. Что скажешь?

   Он взглянул на меня, по-прежнему сидя с отвисшим ртом, размышляя. Христианином – ловцом душ я не был, полицейским, ясное дело, тоже. Потом лицо его напряглось, и он спросил:

   - Ты случайно не этот, не маньяк будешь, а?

   - Нет. Тебе ничего делать не нужно. Я просто хочу угостить тебя ужином и поговорить.

   Парень еще немного пристально поизучал меня. Потом закрыл рот, громко шмыгнул носом, улыбнулся и сказал:

   - Ладно.

   Он вылез из своего спальника, свистнул сидевшим на улице друзьям, сделал одному из них знак подойти и занять его место, затем хлопнул себя по бедру и снова свистнул, потише, на этот раз собаке. Вместе мы двинулись прочь, из Сохо на Черинг-кросс-роуд, в северном направлении. Я привел его в греческое местечко прямо у Сентр-пойнт. Официантка, немолодая женщина в больших очках, сначала не хотела впускать его собаку. Я протянул ей двадцатифунтовую бумажку, сказал, что пес будет вести себя хорошо, и попросил дать ему какую-нибудь косточку, поглодать. Мы сели, и она принесла большую баранью кость, которую он тихонько грыз под столом.

   - Что вы хотите? – после двадцати фунтов официантка вся так и светилась улыбкой.

   Я заказал бутылку дорогого белого вина с разными закусками и попросил подождать несколько минут, пока мы решим, какое главное блюдо взять. Она кивнула, по-прежнему улыбаясь, и ушла в кухню.

   - Ну что ж! – я откинулся на стуле и широко раскинул руки. - Ну что ж!

   Мой бездомный наблюдал за мной. Взяв свою салфетку, он покрутил ее в руках. Подождав немного, я спросил:

   - Ты откуда?

   - Лютон. Сюда два года как приехал. Два с половиной.

   - А из Лютона почему уехал?

   - Родичи, - ответил он, продолжая теребить салфетку. – Папаня – алкаш. Бил меня.