Когда я снова стану маленьким

Правда, иногда даже хорошо, что сломают, потому что во второй раз еще лучше получается. Но тогда надо заранее знать, что есть из-за чего начинать сначала: например, инструменты лучше или больше материала.

Потому что, ну как тут сделаешь санки без молотка?. Приходится камнем прибивать. И хоть бы камень-то был удобный. Правда, есть один такой камень, да он в мостовой. Мы даже хотели его выкопать, а потом обратно вставить. А если бы дворник заметил? Ну и задал бы нам! Неделю потом во двор не показывайся.

Ну вот, забиваю я гвоздь этим круглым неудобным камнем и ударял себя по пальцу. Даже такая черная штучка на пальце вскочила. И еще проволокой кожу содрал между пальцами, теперь, как станешь палец сгибать, больно. Там в одном месте пришлось стянуть проволокой, потому что нужен был длинный гвоздь, а мы вбили три маленьких, и доска рас-кололась. Пришлось стягивать.

И так все время что-нибудь портится, и все время надо поправлять.

Приходит Юзек.

— Эх вы, санки сделали, да не едут!

— Сделай лучше!

— Захотел бы, так сделал!

— А ты захоти!

— Да на что они мне!

— Ладно, пошел отсюда. Не нравится — не смотри!

— А что, уж и посмотреть нельзя?

— Нельзя!

Один чинит, а двое отпихивают.

Наконец Франек говорит:

— Пустите его, лучше помогите держать, я один не могу.

— А что он тут стоит, ехидничает?

— Пускай его ехидничает. У него санок нет, вот ему и завидно.

— Есть чему завидовать, развалина какая-то!

Иногда ссора переходит в драку, а иногда и неожиданно поможет. Так и теперь:

— Без молотка все равно ничего не сделаете!

— А раз ты такой умный, давай молоток!

— Стану я давать, чтобы сломали!

— А есть у тебя?

— Конечно, есть! Хвалится или в самом деле?

Но Юзек сбегал и принес:

— Твой?

— А то чей же?

— Может, у отца взял?

— Да ведь я взял, а не ты!

Но если он взял без спроса и выйдет скандал, то влетит всем.

А у него и гвозди есть.

— Если позволите покататься, тогда дам. И еще достану.

Не надо было брать, потому что он хулиган. Но жалко времени, каждому хочется успеть хоть немножко покататься. И мы согласились. Только и молоток не поможет, если доска гнилая.

А Юзек тяжелый и так едет, словно нарочно сани сломать хочет.

Вся работа зря пропала. Опять ссорятся. Я иду домой. Грустно, грустно, грустно…

Иренка видит, что я огорчен, и даже не просит меня поиграть с ней. Придвинула скамеечку, села рядом и оперлась рукой о мою коленку… А я ничего ей не говорю, только думаю: „Если бы Марыня была моей сестрой!“

И знаю, что это нехорошая мысль, потому что я словно хочу, чтобы Иренки не было, а у меня была бы другая сестра.

Я закрыл глаза и положил ей руку на голову. А она сразу голову мне на колени и тут же заснула. А я сижу и думаю о том, что хорошо бы и Иренка была жива и Марыня была счастлива.

Да, это так: я в нее влюблен, в Марыню.

Чего только не происходит в человеке, чего только в кем нет, и какое все разное! Если поглядишь вокруг, то видишь дома, людей, лошадей, автомобили. Тысячи, миллионы разных существительных: одушевленных и неодушевленных. И в мыслях человека те же самые существительные. Я закрываю глаза и вижу дома, людей, лошадей, автомобили. И у каждого существительного множество разных прилагательных.

И в чувствах то же разнообразие. Я по-одному люблю Пятнашку, по-другому — родителей, Манека, эту Марыню из Вильно.

Я говорю: люблю, очень люблю, влюблен.

И только.

А чувствую по-разному.

Очень странно.

Если бы я уже не был когда-то взрослым, может быть, я этого бы даже и не знал. А теперь я знаю, что дети влюбляются, только не знают, как это назвать. А может быть, они стесняются в этом признаться? Не то что сказать не хотят, а им и мысленно стыдно в этом признаться.

Боятся даже сказать: „Эта девочка милая. Я ее люблю“.

Потому что взрослые высмеивают любовь.

Скажут: „Кавалер и барышня“.

Разве нельзя кого-нибудь любить — просто разговаривать, глядеть, играть вместе в какую-нибудь игру, подать на прощание руку, — и чтобы никто тебя не выпытывал. Чтобы никто даже не замечал.

Что поделаешь, раз это невозможно…

И я спрошу, словно нехотя: „Марыня, это красивое имя?“ Или скажу, что у нее красивая голубая лента в волосах. Или еще спрошу, почему у нее, когда она смеется, делаются ямочки?

Но только я что-нибудь спрошу или скажу, как сейчас же начнут допытываться: „А она тебе нравится? А ты бы на ней женился?“

Начнутся дурацкие шутки, уж я знаю…

Есть такие ребята, которые просто обезьянничают, — хотят подлизаться к взрослым, и сами говорят: „Моя невеста“.

Взрослые не любят, когда мы паясничаем, а выходит, что сами нас заставляют.

Оки не знают, как неприятно корчить из себя шута. Некоторые дети от этого и в самом деле портятся, но большинство только испытывает обиду и неприязнь к взрослым за их любопытство.

Я сижу тихонько и размышляю. И точно так же, как я, тысячи детей в разных комнатах размышляют в сумерки о чудесах и печалях жизни, О том, что происходит вокруг них и в них самих.

Об этих наших размышлениях взрослые не знают. Только спросят: Что ты там делаешь? Почему не играешь? Почему так тихо?“