Когда я вгляделся в твои черты (СИ)

― Тебе мало, свинья? Мало? Я могу вмазать ещё! ― безжалостно чеканил он, оттаскивая Бруно за волосы от стены. ― Руки и ноги все переломаю, мразь! Ты у меня не то что к ребёнку притронуться не сможешь, рюмку будешь не в состоянии держать.

― Я не виноват! Я не хотел! Я больной человек… ― хныкал Бруно, пытаясь вырваться.

Леви тошнило от его приторного скулёжа, от убогого вранья и наглости. Он принялся пинать горе-родственника в живот, бить ногами по лицу. Склонившись, вывихнул ему руку и готов был её сломать, навалившись на противника, но вдруг ощутил, как к его спине прильнуло маленькое дрожащее тельце, в шею уткнулось мокрое лицо.

― Микаса, уйди оттуда! ― кричала ей мать, в испуге пытаясь оттащить.

― Дядечка Леви, пожалуйста, перестань! Ты же хороший! Ты же хороший! ― обливаясь слезами, до хрипа причитала Микаса.

Ноздри безостановочно выталкивали из лёгких горячий воздух, сжатые в кулаки пальцы пульсировали и кровоточили. Леви чувствовал, как сверху к нему рвалось крохотное сердце, и у него всё похолодело внутри. Поднявшись, он прижался к стене и посмотрел в окно, на зажигающиеся фонари и ползущие по грязным кирпичным блокам сумерки, на опускающийся в перламутровые сугробы невесомый снег. Весь мир был пропитан угрюмым холодом ― тем же, что расползался внутри него, как яд. Харуми ворчала, тыкала Аккерману в грудь пальцами, бросаясь обвинениями, затем помогла подняться Бруно и отвела его в спальню, чтобы обработать раны, пока тот с театральной мужественностью булькал «не надо никакую скорую». Серость сдавливала пространство убогой комнатушки, и Леви всё сложнее давался каждый новый вздох. Он продолжал глядеть на падающий снег, тяжело сглатывая под звон в ушах. Голова раскалывалась от боли. Обернулся ― в комнате никого. Тихо подойдя к детской, он заглянул в щель приоткрытой двери и наблюдал, как Микаса ползала по полу, монотонно переставляя в самодельном кукольном домике мебель и что-то напевая себе под нос. Леви представлял, как распахивает дверь, падает перед Микасой на колени и просит прощения за устроенную сцену, но его тело не двигалось.

«Так, кроватку сюда-а-а… Столик ближе к окошку. Кошечку на диван… нет, кошечку на кроватку… Надо не забыть только по математике решить две задачи, и можно будет тогда кукол ещё рассадить», ― хаотично бормотала Микаса, нервно почёсывая то лоб, то предплечье.

Леви сжал руки в кулаки, подавляя щекотку в носу: «Это я виноват, это я виноват…»

Он пил в основном по праздникам, но гадкое пойло Бруно, одиноко стоящее в холодильнике, привлекло внимание Леви. Он глушил стопку за стопкой в маленькой кухне, пока не ощутил упоительную лёгкость.

Стемнело.

Микаса подглядывала из-за угла за тем, что творилось на кухне, и серые глазёнки ритмично бегали туда-сюда. Споры, осуждения, тихое увещевание, обрывки фраз.

― Сколько ещё ты будешь жить с этим скотом?

― Я люблю его.

― Переезжайте ко мне, ты и Мика. Хватит уже этого нищенского убожества.

― Не смеши меня! Сам-то пока едва концы с концами сводишь.

― Да уж не бедствую, как некоторые!

― Оставь всё это. Никуда мы не полетим. И мужа я не брошу.

― Тц! Какая же ты всё-таки идиотка, Харуми…

Вспотевшие детские пальцы крепче впились в выпирающий угол стены. Микаса припала щекой к оторванному куску обоев и тихо замычала. Позади раздалось шарканье, и зловещий свет мелькнул из-под двери родительской спальни. Кряхтя, в коридор вышёл Бруно, подковылял к падчерице и опустился подле неё на колени.

― Вот зачем ссоры из дома выносишь, а? Кому от этого легче стало?

― Дядя Леви просто спросил… Ты же и правда иногда меня обижаешь, ― нахмурив брови, дрожащим голосом произнесла Микаса.

― Я всегда прошу прощения! Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, моя маленькая. ― Он трагически приложил к груди ладонь. ― А теперь мы ещё больше все рассорились. Я вот пострадал, опять не смогу искать работу. И всё из-за тебя, из-за того, что болтаешь лишнее.

― Прости меня, Бруно, ― жалобно процедила Микаса и обняла отчима, захныкав на его плече.

Чувство острой, ничем неизгладимой вины резало её изнутри. Она больше не станет болтать. Ведь Бруно любит её, он сам так сказал. Даже на колени встал! Ему просто сейчас тяжело, мама много раз говорила, что нужно его поддержать в это непростое время.

― Что здесь за цирк? ― спросил вышедший из кухни Леви. ― Не смей прикасаться к ребёнку, падаль!

― Но, дядя Ле…

― Мика, оденься теплее, шапочку красную возьми, которую я привёз, и пойдём погуляем немножко.

― Леви, уже десять часов, ей скоро спать ложиться, ― вмешалась Харуми.

― Я сказал, что хочу погулять с племянницей. Лишь бы не с вами, уродами, время коротать… Мика, одевайся скорее.

― Уже бегу! ― шмыгнув носом и утерев слёзы, пискнула она, затем улыбнулась. ― Вы только не ссорьтесь больше. Я вас очень люблю, вы все моя семья.

― Мика, ― строго повторил Леви.

― Слушаюсь, мой капитан! ― Она шутливо отдала честь и юркнула в свою комнату.