Когда я вгляделся в твои черты (СИ)

Впереди, у воды, что-то засветлело. Эрен узнал очертания шляпки Микасы и ускорил шаг. Но, как только Аккерман лихо сбросила головной убор на траву, а следом и шёлковый комбинезон вместе с бельём, он резко остановился, впившись ногтями в сочные стебли дягиля. В горле застрял ком не выкрикнутого имени. Эрен стыдливо опустил глаза, а в ушах вместе с участившимся сердцем раздавалось канонадой «мы не будем пялиться, честно-честно!». Он оглядывал испачканные травой и глиной кроссовки, а душа провалилась в обморок, мысли вырвались из тесной головы и унеслись к берегу, затерялись в складках брошенной одежды. Переломив дрожащими пальцами стебель, Эрен медленно поднял голову и посмотрел на Микасу, зашедшую по колено в воду: она с невинным смешком вытянула указательный палец, пытаясь дотронуться до перламутрового крыла шустрой стрекозы. Затем несколько раз зачерпнула в ладони воды и плеснула на себя. По белой коже струился вечерний ласковый свет, отражённый от озёрной глади, и Эрен не мог оторвать взгляда от левого мокрого бедра Микасы, от упругой маленькой груди в россыпи блестящих капель. Всё это невозможный длинный сон, упоительный мираж, невесть почему бесстыдно происходящий наяву. Эрен не фантазировал о сексе с Микасой: ему было сложно вообразить, как это происходило бы на самом деле. О наигранных картинках из порно и вовсе не хотелось думать. Но он со всей ясностью представлял, как она припадает обнажённым мокрым телом к нему, сжимает в кулачке волосы на его затылке. Микаса пахнет горькой озёрной водой и песком. Сквозь вымокшую ткань рубашки он чувствует её отвердевшие крохотные соски, хрупкие изгибы. Уставшее солнце пригревает их двоих. Микаса ёрзает бархатной щекой по его щеке…

Больше, чем нежность. Выше. Прекрасней.

Происходящее — огромная ответственность, а они неразумные дети, едва познавшие «взрослые порывы». Он просто не имеет права ей навредить, сделать что-то лишнее, грубое.

Только объятие. Ничего больше. Большего пока и не нужно.

Эрену сделалось гадко и стыдно за то, как он упивался уязвимостью Микасы, за свои неприкаянные грёзы. Ноги онемели и подкосились, голова шла кругом, в глазах зарябило. Хватаясь за попадавшиеся под руки ветви и стебли, он кое-как сбежал и выбрался обратно к берегу, где сидел Армин и кидал в воду камешки.

— Где тебя носило? — возмутился Арлерт. — И где Микаса?

Эрен ему не отвечал. Словно заколдованный, несколькими рывками сбросил одежду и зашёл в озеро. Он погружался ко дну, поднимался к поверхности, лихорадочно сплёвывал мутную воду, жадно глотал воздух и вновь надолго скрывался под взбаламученной гладью. Только бы вытравить из головы наваждение, припечённое зноем. Вытравить чувство вины. Как этого много для одного жалкого человеческого сердца! До чего хорошо! До чего стыдно! Безумно! Разве было когда-нибудь так славно в прежней жизни? Так свободно и легко. Ему хотелось выколоть себе глаза, но в то же время из последних сил доплыть до того берега и броситься в робкие объятия дорогой Микасы.

«Я больше не чудовище. Всего лишь глупый мальчишка. Глупый… Поплатившийся за свою грубость и заносчивость».

Тёплая пульсирующая тяжесть внизу живота отступила, мышцы конечностей расслабились, и Эрен, рухнув на спину, умиротворённо покачивался в спокойных волнах, созерцая гряду золотисто-багровых облаков.

— Да ты чего как пришибленный? — крикнул ему Армин.

— Ничего. Я сейчас приду.

— То одна с ума сходит, то второй, — ворчливо буркнул Армин, выгребая из костра маленькую горсть углей и золы, затем положил в неё несколько картофелин. — Два шизика, прямо созданы друг для друга.

Эрен выбрался на берег, быстро обсушился и оделся. Затем подкинул ещё сучьев в костёр и сел подле друга, уставившись на тлеющие угли, в которых пеклась картошка. Отчего-то ему представилось, как из ближайших кустов выпрыгивает вечно голодная Саша, бесцеремонно похищает ароматные клубни и удирает, кусая их прямо на бегу. Он сейчас отдал бы ей их все — не жалко! Лишь бы горя не знала.

— Если хочешь, могу вечером сыграть с тобой в твою дурацкую приставку.

— Чего это ты ни с того ни с сего такой добренький? По дороге всё вонял из-за моей приставки, а тут вдруг сама щедрость…

— Я могу и передумать, — ухмыляясь, съязвил Йегер.

— У тебя даже одолжение как бубнёж звучит! — Армин захохотал, но быстро умолк и показал пальцем через плечо Эрена. — Микаса идёт! Полотенцем обмотанная. Улизнула, значит, поблюзгаться нагишом — вот оно чего!

— Потеряли меня? — процедила она, стуча зубами. Опустилась на покрывало и протянула трясущиеся от холода руки к огню, шмыгнув носом.

Размягчённый и растроганный до предела Эрен покрыл все в мурашках плечи Микасы своей джинсовой курткой. Ему хотелось защитить её от холода и от себя самого. Микаса благодарно потрепала манжету рубашки Эрена.

Армин разложил в одноразовые бумажные тарелки печёную картошку и поджаренные на костре сосиски, налил в глубокую крышку от термоса ягодно-травяной чай и протянул его Микасе:

— Грейся давай, — ободряюще проговорил он.

— Обязательно. Спасибо вам, ребята.