Когда явились ангелы (сборник)

– Я подберу его на такси завтра утром, когда он выйдет на пробежку. Он захватит документы.

– Крутая круть. Принц и Нищий обставляют Пекин.

– Что он сказал? Когда ты спросил?..

– Он рассказал мне одну историю. О том, как умер его отец.

– Да?..

– Несколько лет назад случилась тут одна шняга – хрень, если честно, – началось все с местной интеллигенции, которую макали в любое дерьмо. Врачей, юристов, учителей. И журналистов. Признавали виновными в каком-нибудь преступлении против «культурной революции» и водили по городу без одежды, без ничего, с одной бумажкой на шее. На этой бумажке писали, в чем они провинились. Люди – соседи, родные — подходили и оскорбляли их, бросали в бедных чудиков грязью, даже на них ссали! Мы, китайцы, – блядские варвары, вы в курсе? На деле нет в нас ни дисциплины, ни покорства. Мы просто никогда не нюхали этой, мать ее, свободы! Если б можно было сейчас рвануть в пекинские спорттовары и купить пушку, как в Штатах, прикинь, мы весь город изрешетили бы свинцом, залили бы все, к чертям, кровищей.

– Блин! Так что с парнишкой?

– Заскок, типа. Здесь, в Пекине, взялись за врачей. Обличали их во всякой чуши – мол, прислуживали помещичьему элементу, лечили буржуазию при инфарктах, всякое такое. Двадцать лучших докторов, сливки здешней медицины, прикинь, в знак протеста отравились.

– Вот так протест.

– Угу, ну и вот, в провинции, откуда родом наш парнишка, манали учителей. Отец у Яна преподавал поэзию. Его приговорили к позорному столбу за то, что он рассказал ученикам о каком-то, мать его, свитке, который объявили вредным. Отца поунижали вдоволь, а потом он и еще десяток оклеветанных коллег заявились в провинциальный универ, в спортзал, посреди чемпионата по пинг-понгу… вошли, выстроились в ряд, достали мечи и устроили акцию протеста.

– Как костяшки домино.

Блин кивнул.

– Мужик в конце ряда нес двойную ответственность: сначала кокнул соседа, потом себя. Писать об этом запретили, но несколько фоток в газетах было. И слухи пошли – про такую хрень не молчат даже в Китае.

– Исусе!

– Тот мужик, что стоял в конце, – это отец Яна и был.

– Поэтому парнишка решил, что ему с нами по пути?

– Поэтому тоже, ну и стипендия в три тысячи хуеней… могла сыграть свою роль.

Утром они ждали Принца и Нищего до последнего. Фотограф ласкал алюминиевые кейсы с аппаратурой. Писака опять проверял карманы – удостоверялся, всю ли дикорастущую манну выгреб. Редактор оплачивал телефонный счет.

В конце концов он вызвал такси.

– Я начинаю подозревать, что мы больше не увидим ни Блина, ни Яна, ни штуку зеленых покойников.

Редактор хмуро кивнул.

– Интересно, паренек в доле?

– Интересно, в курсе ли паренек вообще. Блин вполне мог подставить всех. Поди пойми этих мутных ублюдков.

Вылет задерживался на пару часов – где-то спасали жертв наводнения, – и журналисты хлестали китайское пиво на балконе аэровокзала, когда к зданию подрулило такси.

– Парни, глядите! Ей-богу, это он!

– Он, ей-богу, он, – признал редактор почти без облегчения. – И ей-богу, в этих очках и шапочке он ну просто вылитый Блин.

Фотограф нацелил свой дальнобойный объектив.

– Потому что это и есть Блин.

Когда они добились того, что их усадили рядом, самолет уже взлетел.

– Ты на что вообще потратил мои деньги?

– Ты меня слышал. Три твоих китайских косаря пошли в фонд малыша Яна на полет на марафон «Найки» в Юджине в будущем году.

– Жду не дождусь, когда нас накроет бухгалтерия.

– Не парься. Ян может сбежать в США, когда будет в Орегоне.

– А с тобой-то что будет, Блин? С твоей учебой, с твоей карьерой?

– Я вчера вернулся в общагу и обнаружил, что меня вытурили – со всеми моими дрочекнижками. Знаете, кто дрых в моей постели, свернувшись кольцами, как черная змея? Тот чертов танзаниец. Видать, Мудэ понравился его стиль. Ну и я решил, что настал мой черед. Делать ноги.

– Слушай, Блин. Будь с нами откровенен. Ты вообще спрашивал парня о чем-то, или это была разводка?

– Сомнениям меня не искусить, – фыркнул Блин. Он нажал кнопку фиксатора и откинулся назад, заложив руки за голову. – Кроме прочего, я того стою.

– Тысяча баксов за разменявшего тридцатку панка-пекинеса? Которого на трассе сделает любая студентка?

– Ах! Зато какая из меня прислуга! Стираю девчачьи панталоны. Оцень пловольно.

Ян не стал ждать автобуса из аэропорта Цюйфу. Сумку и куртку Ян оставил Чжоа. Решил, что заберет их потом, в школе.

Он прыжками побежал по узкой глинистой дорожке на восток, к деревне, радуясь, что вернулся к родным полям. Дворники улыбались Яну. Колхозники махали ему руками. Видимо, тут и крылась вся разница: в Пекине никто на улицах не улыбался, никто не здоровался. Люди шли мимо людей, глядели перед собой и избегали смотреть на других. Видимо, это разница между сельской и городской жизнью, а не между правительствами, народами или расами. Наверное, есть только два народа – город и село.