Когда явились ангелы (сборник)

– Я приехал с вами повидаться, мистер Дебри, – сказал он, не глядя на меня. Стукнутый какой-то. «Кэмел» так и свисал изо рта.

– Это еще на кой леший? Ты же меня не знаешь.

– Я слыхал, вы людям помогаете. Я, мистер Дебри, выебан и высушен вампирами этими. Вы должны мне помочь.

Я тронулся прочь от фермы.

– Я не читал «Порою над кукушкиным гнездом»[238], но киношку видел. Я читал, что вы говорили в «Каталоге всей земли»[239], – ну, что вы верите в христианское милосердие. Я-то сам антагностик, но, я так думаю, любой имеет право верить в милосердие. А мне чуток милосердия не помешало бы, мистер Дебри, вы, блядь, уж не сомневайтесь! Я вам не бомж алкашный. Я умный. У меня талант есть. У меня была кантри-группа, и мы даже ничего так раскрутились поначалу, а потом блядские вампиры эти… Ну то есть, мужик, ты вообще понимаешь, что они?..

– Неважно. Слышать не хочу. Только настроение портить. Если пообещаешь избавить меня от повести о твоих страданиях, я тебя в городе накормлю обедом.

– Да я не обед хотел, мистер Дебри.

– Ну а чего хотел?

– Я артист, а не попрошайка. Я опытный певец, песни пишу. Мне нужна работа в кантри-группе какой-нибудь.

Ох батюшки-светы, подумал я, можно подумать, я знаю кантри-группы – да хоть какие группы, что согласятся взять этого створоженного зомби. Но молчал и слушал, как он бубнит о говняном положении всего на свете, и что психоделия, блядь, продалась, и гарпии эти, феминистки, прям совсем ебу дались, и психоаналитики мозг прогрызли, и весь этот черный блядский мир населен бычарами, которые матерей своих ебут.

После убийства Леннона прошла неделя или около того, мы не дожили еще день до солнцестояния, и я старался слушать не перебивая. Я понимал, что он ко мне явился эдаким барометром – видением омраченного духовного климата нации. Но еще я понимал, что, как бы ни было черно, после темнейших времен грядет Победа Молодого Света и дела пойдут на лад, – о чем ему и сообщил. Он на меня не взглянул, только дернул углом рта, изобразил улыбку или усмешку. Брр – как будто устрица приподняла уголок склизкой губы над холодной сигаретой, – однако на его опухшей физии то была первая гримаса, и я решил, что, может, это обнадеживающий знак. Зря я так решил.

– На лад? Когда семьдесят процентов населения голосуют за второсортного престарелого актеришку, который считает, что всех, кто на пособии, надо кастрировать? Черт, да я сам был на пособии! И еду жрал по талонам. Настоящий артист только так и выживет, если блядским вампирам не продастся. Ебаный боже, вы бы знали, какую гниль, какое говно я пережил, придурочный этот водила в автобусе, и эта сука в Айдахо, которой лишь бы из ружья пулять, да еще этот блядский сумах…

– Слушай, шваль, – ласково сказал я. Я, понимаете, решил, что, если человеку делать больше нечего, кроме как ехать 4000 миль, чтоб уломать толстого, старого и лысого писателя на пенсии, которого даже не читал, пристроить его певцом в кантри-группу, которой даже не существует, – в общем, человек этот, значит, и впрямь в тугой переплет попал; и я решил поделиться с ним своей мудростью. – Ты вообще понимаешь, что неплохо бы мозги себе перекроить? Если думать, как ты, завтра будет хуже, чем сегодня. А следующая неделя – хуже, чем эта, и следующий год – хуже, чем предыдущий. А твоя следующая жизнь – если она тебе достанется – хуже этой… ну и ты в итоге просто-напросто исчезнешь.

Он откинулся на спинку и посмотрел в окно на орегонские лужи.

– Да мне похуй, мистер, – сказал он.

Короче, я выдал ему три бакса и высадил возле «Дэйри Куин», велел ему похавать, пока я за покупками езжу. Его глаза в первый раз посмотрели прямо на меня. Оловянно-серые у него были глаза, на редкость большие, и вокруг зрачка видно много яблока. Некоторые восточные знахари говорят, что, если под зрачком видно глазное яблоко, значит, ты, как они выражаются, санпаку, «тело, лишенное равновесия и обреченное». Я заключил, что Патриковы странные глаза, видимо, означают, что он какой-то ультрасанпаку, не просто обреченный.

– Вы ж за мной вернетесь, да?

Обреченный и к тому же опасный.

– Не знаю, – сознался я. – Мне надо подумать.

И впихнул ему в руки сумку. А когда пихал, нащупал что-то жесткое и зловещее, проступившее под тканью. И замер.

– Э-э… может, маловато будет трех баксов? – додумался спросить я. Он уже отвернулся и уходил.

На ощупь и по размеру оно было как армейский.45. Но, господи боже, поди пойми. И проволокой я тоже особо не закупился. Все не мог решить, бросить его в «Дэйри Куин», звякнуть копам или что вообще делать. Плюнул на электротехническую лавку и пошел в видеопрокат, обменял «"Битлз" на стадионе Ши»[240] на другую кассету, а потом вырулил к «Дэйри Куин». Он уже сидел на этой сумке своей у обочины, подбородок в белом бумажном пакете – рифмой к меловому пятну на щеке.

– Залазь, – сказал я.

По пути к ферме он снова заныл о жестокосердии Восточного побережья: дескать, никто ему там не помогал, а он вечно помогал всем и каждому.

– Назови кого-нибудь, – придрался я.

– Что?

– Кому ты помог.