Когда явились ангелы (сборник)

Старичью ветошь драную перешивала,
Муж – калека лежачий да трое ребят:
Сестра Лу на углу ателье
содержала,
А ночами во сне одевала солдат…

Боже, дай мне коробку конфеток

Да Писанье – и взмоет глас мой,
Воссияю луной в тьме ночной
этих гетто —
Озарю этим черным дорогу домой.

Восседал за роялем трупак аспиранта —

Его доконали морфин и вино.
Бутыль холодна и влажна
на серванте,
И по-прежнему громко стучит метроном…

Боже, выдай коробку конфеток

Да Писанье – и взмоет глас мой,
Освещу маяком я содом
этих гетто —
Озарю этим черным дорогу домой.

Своей молодости Энни Жвачке так жалко,

Что жует она только ботву и шпинат.
Небритые ноги и пояс убогий,
на свалке
Отысканный сто лет назад…

Боже, вышли коробку конфеток

Да Писанье – и взмоет глас мой,
Загорюсь я, как лампа, ради хлама
из гетто —
Укажу этим черным дорогу домой.

Кроха Лупе зубрила жаргон феминисток

И усвоила вскоре лесбийский жаргон,
Но взбрело под венец, и конец
очень близко —
Ее муж винодел и к тому же пижон.

Боже, только коробку конфеток

Да Писанье – и взмоет глас мой,
Подпалю я, как факел, бараки
сих гетто —
Погоню этих черных в дорогу домой.

Как-то раз Братец Мемфис в Сент-Луисе

Хавал мясо в кафешке и мелочь сшибал,
Из кафе убежал на вокзал
с резью в пузе,
И от трупного яда в Монро дуба дал.

Милый Боже, коробку конфеток

Да Писанье – и взмоет глас мой,
Воссияй же луной в тьме ночной
этих гетто —
зари нам, Всевышний, дорогу домой.

© Перевод А. Грызуновой.

Найти доктора Фуна

– Ах да, кстати, – так я обычно начинал расспросы, встречая тех, кому хватало познаний в английском, – не располагаете ли вы сведениями о судьбе или местонахождении вашего прославленного соотечественника, философа доктора Фуна Ю-ланя?[132]

На что обычно получал более или менее один ответ: «Фун Ю-лань – это кто?» – и провоцировал словесное жонглирование у кого-нибудь из моих американских спутников: «Лань – это кто? Косуля – это кто?» – в таком вот духе, – когда они видели, что я отстал допросить очередного гражданина.

Это трио – редактор журнала, спортивный фотокор и Блин, китайский юрист, родившийся в Пекине и выросший в Питсбурге, – еще несколько дней назад пришли к общему мнению, что объект моего расследования – в наилучшем случае призрак минувшей китайской славы. А в худшем – одна из россыпи диковин, что доктор Время на потребу зрителю пихает в свои безвкусные интермедии – вроде Кардиффского Великана[133] или Д. Б. Купера[134]. Впрочем, с этими розысками наша поездка отчасти смахивала на «Стэнли-ищет-Ливингстона»[135], и спутники мои не особо нервничали, когда поиски сбивали меня с пути.

И пустые взгляды китайцев, бывшие мне ответом, тоже не обескураживали меня. Я и сам узнал о пропавшем докторе лишь пару недель тому, по пути из Орегона. Вместо того чтобы полететь в Сан-Франциско и там сесть на «китайский клипер», я решил ехать на машине. У меня завалялись старые номера нашего литературного журнальчика «Плевок в океан»[136] – я надеялся скинуть их, может, кому-нибудь в районе Залива. Целый багажник и заднее сиденье, заваленные этими номерами, если по правде. Мой отяжелевший «мустанг» ныл и приседал под таким весом, и я отчалил из Маунт-Нево за добрых два дня до вылета самолета – мало ли, вдруг этот груз или долгая дорога задержат машинку. Но крытая тряпьем старая кляча пробежала 600 миль шоссе в темноте почти без остановок, точно кобылка в расцвете сил. Когда впереди проступил мутный взмыв Бэйбриджа, до полета оставалось еще полтора дня с лишним, так что я свернул в Беркли и направился к давнему другану, священнику, которого не видал с Алтамонта[137].