Когда им шестнадцать

— Представляю, как ты вела себя с отцом, когда он начал возмущаться. Нос задирала?

Она кивнула, усмехаясь.

— Усмехалась, стиснув зубы?

Новый кивок.

— Провоцировала его грубостями?

Слабенький кивок.

— Короче, ты вела себя подловато…

— Ну, знаете, Марина Владимировна! — Катя даже вскочила.

— Как видишь — знаю, хотя в комнате не присутствовала. По-моему, издеваться над человеком, который тебя любит, — низко.

— Но маму он больше любит.

И тогда я сказала Кате, что мне надоел ее эгоцентризм, самовлюбленность и что дружить с таким человеком — мне скучно. Ее глаза наполнились слезами, хотя она и сдерживалась изо всех сил. Но я не дала себя разжалобить.

Я хотела отучить ее от спекулятивных угроз взрослым. Ведь ее не интересовала будничная жизнь родителей, их хлопоты, заботы, она подмечала лишь их недостатки. И в результате мучилась, обижалась, что они ее не понимают, не принимают всерьез, и мучила отца с матерью. Но если она могла жить будущим, своими планами, мечтами, поисками призвания, то родители ее жили настоящим, сегодняшним днем. И его-то она им основательно портила…

Нет, я вовсе не хотела, чтобы Катя начала приспосабливаться к действительности, но независимый характер мог толкнуть ее и на безрассудство, и на жестокость к себе, и на упрямую глупость. А главное, она не умела еще видеть за недостатками родителей их любви, их страха за нее, их желания максимально облегчить ей будущее. И она возмущалась их деспотизмом, не ценя заботы…

— Если станешь «плохой», ко мне не являйся, — добавила я на прощанье.

Катя в упор посмотрела на меня и выбежала, хлопнув дверью.

Глава IX ПИСЬМО

Катя долго не приходила ко мне. Вначале я хотела дать ей вволю пообижаться. Я была уверена, что в конце концов она поймет мою отповедь. Иногда думала ей позвонить, но выдерживала характер. Только мельком, от некоторых ребят узнавала, что она ходит в свою новую школу, значит — не больна.

Конечно, мне было обидно. Я к ней привязалась, привыкла, даже забывала, что она — моя ученица. Я не представляла, что она сможет так легко вычеркнуть меня из своей жизни.

За годы моей работы в школе я привязывалась к разным ученикам. Иногда кое-кто догадывался об этом. Некоторые же уходили из школы, даже не представляя, как меня волнуют их судьбы, как тревожит будущее. Особенно тех ребят, которые дома, в семье, не имели моральной поддержки, а характерами обладали порывистыми, независимыми. И хотя я частенько иронизировала над ними, они чувствовали, что я их уважаю. Может быть, поэтому я и завоевала их доверие?!

Но вот весной она снова появилась, слегка напряженная и взволнованная. Однако держалась так, точно мы с ней вчера расстались. Положила две книжки, которые раньше взяла у меня, покрутилась около книжных полок, небрежно спросила:

— Ну, что у вас нового? Какие еще сочинения писали на вольную тему?

— Год кончается, не до них…

Мне показалось, когда я к ней присмотрелась внимательнее, что Катя неуловимо изменилась. Нет, она не стала взрослее, но лицо ее больше не напоминало физиономию пухлого младенца. Черты стали резче, определеннее, да и румянец поблек.

— Ты не болела? — спросила я.

— Да нет, просто дурацкие переживания, — она небрежно тряхнула челкой. И челка эта была для меня новой, раньше Катя стриглась под мальчика.

Потом она вынула мятый листок бумаги и протянула мне.

— Прочтите. Надо посоветоваться.

Крупные детские буквы, кривые строчки…

«Здравствуй, Катя!

Я долго не хотел тебе писать. Думал, авось, все пройдет, тогда зачем навязываться? Мы живем теперь в Мурманске. Школа очень хорошая, есть даже солярий и бассейн для плавания. По-прежнему мечтаю о кибернетике. И девочки здесь очень хорошие… И товарищи. Но я часто вспоминаю наш парк у реки, колхоз и твой шарф…

Напиши, если захочется. Крепко жму руку. Твой знакомый Сорока».

Катя следила за мной. Как только глаза мои скользнули по последней строчке, выпалила.

— Ну, так что же мне теперь делать?

— А что, собственно, случилось?

И тут Катя начала багроветь, даже шея покраснела.

— Он-то думает — я прежняя.

— А разве ты изменилась?

Глаза ее заволоклись слезами. Она вынула свой дневник.

— Вы говорили, чтобы я не приходила, если измажусь…

Я потерла лоб. Я совершенно забыла о вырвавшихся у меня тогда словах.

— Но вот я не знаю, какой вы меня посчитаете, когда это прочтете.

Она мяла тетрадку, остервенело, точно выкручивала белье.

— А зачем мне читать? — спросила я. — Ты ведь знаешь — я не люблю исповедей на интимные темы…

— Но я не могу сама решить, достойна ли я теперь переписываться с Сорокой? Или лучше — не ответить, не морочить ему голову. Он может мне не простить такое «прошлое».

— Не понимаю…

— Ну, я же должна ему честно написать, что со мной произошло за эти месяцы… Или, может быть, послать дневник, как вы считаете?

— По-моему, это — глупость… — сказала я… — но ты не вертись и дай мне читать спокойно. Можешь пока начистить картошку на ужин и пожарить ее…

Катя радостно схватила нож и побежала на кухню.

Из дневника Кати