Когда иней тает

Мы стали готовиться к новому делу. И пошли обходом по высоким горным полянам, где паслись оленьи стада. Серн на время своего отсутствия мы запирали в конюшне.

Май уже вырос. Солнечные пятна на теле у него давно исчезли. Он стал держать голову высоко, и на узком лбу его, под слегка кудреватой шерстью, обозначились бугорки будущих рогов. Он чесал их обо что попало — иногда подходил и терся ими о грубое сукно нашей одежды. Он был до того ручной, что казался уже неспособным жить на свободе со своими дикими собратьями, которых превосходил и ростом и весом, так как был прекрасно упитан. И Мирка стала крупной, необычайно красивой серной. Она весила около двадцати семи килограммов. Спина у нее была широкая, округлая. Темная полоска шла от ее белоснежного зада до самых ушей. Над светло-серой грудью ее, с очень нежным и благородным серебристым оттенком, красиво вздымалась изогнутая длинная шея, похожая на нос древней галеры. Большие влажные глаза напоминали глаза опечаленной женщины.

Как-то раз капитан Негро сказал:

— Давай возьмем серн с собой: и их попасем, и обход свой сделаем.

Мы сплели новые поводья, при помощи их связали серн особым способом и повели их по лесам. Никто еще не видел подобных чабанов, и если нам попадался какой — нибудь дровосек, углекоп или горец-крестьянин, он ахал от удивления.

Во время этих обходов мы не видели ни одного оленя, так как шли шумно. Зато три раза подводили серн к кормушкам. Насыплем немного овса и заставляем их есть из деревянного корыта.

Место было дикое, полное суровой красоты. Бурный поток бежал по дну долины, недоступной ветрам и наполнявшей тишину леса грохотом и плеском. Ярко-зеленые кусты ежевики и барвинка покрывали оба росистых берега. Среди вечнозеленого барвинка, похожего на лимонную рощу, выделялись расставленные нами корыта и копья с насаженными на них комками соли.

Мы с капитаном решили построить здесь сарай, откуда можно будет наблюдать дичину на кормежке. Как-то утром принесли тесла, пилу, гвозди и, стараясь производить как можно меньше шуму, принялись за работу.

Был конец сентября. Приближалось время рогачам зареветь. Погода стояла теплая и ясная. Местами в лесу виднелись желтые листья. На буках появились первые красноватые пятна. Дикий виноград созрел и вывесил свои длинные гроздья с редкими зернами, темно-синими, как мелкие ягоды терновника. На них набросились все птицы — от лесного голубя до черных дроздов, соек, длиннохвостых синиц, похожих на большие запятив и умеющих ходить вниз головой. По ночам совы кричали: «У-ху-ху-у! У-ху-ху-у!» — и это нас обоих угнетало. Мимо сторожки часто проходили оленьи стада, и Гектор все время лаял. Горой овладевала тревога.

В самом конце месяца олени заревели. Однажды ночью, когда ставшая тонкой, как бровь, луна лила тусклый свет на дремлющие темные леса, мы услышали первый сиплый рев: «Бе-бе-бе-бе-е! Бе-бе-бе-е!»

Мы вышли наружу. Ночь была тихая и необычайно теплая, словно где-то горел пожар. Что-то давящее чувствовалось в этом теплом, душном воздухе. Совы кричали чаще и громче обычного. Гул потоков не был слышен, как прежде. Только лесные вершины чуть шумели, показывая, что высоко в небе тянет сухим и горячим ветром…

ВЕРХОМ НА ОЛЕНЕ

Мы настилали кровлю сарая. Наши серны мирно паслись у ручья. Капитан Негро влез наверх, а я снизу подавал ему доски. Он держал гвозди в зубах, всем своим видом давая понять, что он опытный плотник.

— Где ты научился так ловко забивать гвозди? — спросил я в надежде узнать что-нибудь из его недавнего прошлого.

— Я знаю много ремесел, — процедил он сквозь зубы, в которых торчал большой гвоздь.

— Ты еще ничего не рассказывал мне о своей жизни в городе, до того как ты разорился, — промолвил я сочувственно.

Он насупился.

— Об этом никогда меня не спрашивай.

Так отвечал он каждый раз, когда я пытался заглянуть в эту темную страницу его жизни.

Было девять часов, когда из глубины долины до нас донесся сильный шум. Словно кто-то тряс дерево. Тряс неравномерно: то перестанет, то начинает опять, еще ожесточенней.

— Наверно, олень чешется, — сказал капитан, вынув гвозди изо рта и прислушиваясь.

— Может, кабан, — заметил я.

— Пойдем посмотрим, в чем дело.

Мы привязали серн под навесом и спустились вниз по берегу ручья.

Дерево стали трясти сильней. Странные звуки, похожие на мучительные стоны, слышались справа. Там была поляна, и мы побежали туда.

На краю поляны, поднявшись на дыбы, стоял громадный олень. Он застрял передней ногой в сучьях дикой груши. Видимо, соблазнившись грушами, он взгромоздился на дерево передними ногами, и одну из них крепко заклинило в узловатых сучьях, как раз в том месте, где нога становится тоньше и начинается копыто. Животное было все в поту и в пене. Голова запрокинута на спину, язык наружу, желтые глаза налиты кровью. При виде нас олень заревел и с еще большим бешенством стал трясти дерево. Дерево закачалось, но не выпустило его. Мы оба вскрикнули от неожиданности.

Первым опомнился капитан Негро.

— Ему нипочем не вырваться! Надо его поймать!