Когда исчезает страх

В парке он несколько замедлил бег и вскоре перешел на шаг. На дорожке для прыжков в длину он заметил Ирину Большинцову. Девушка была в синем летном комбинезоне и пилотке. Зажмурив глаза, она медленно двигалась, вслух отсчитывая мелкие — длиной в ступню — шажки, чтобы определить, с какого места брать разбег для точного прыжка. Ирина так была занята счетом, что шла покачиваясь, как лунатик.

— Ира! — окликнул он ее.

Она открыла глаза и с досадой сказала:

— Опять сбилась. Не мог хоть минутку подождать.

— Ты бы рулеткой промерила.

— Нет, так лучше.

— Навряд ли. Ты что — в прыжках решила специализироваться?

— Приходится, хотя у меня лучше идет бег. Гарибан секундомером проверил и предложил отрабатывать прыжки. Я понимаю, в чем дело: он боится, что опять обставлю его любимицу Кальварскую.

— Разве когда-нибудь так было? — не поверил Кирилл.

— Было. Правда, давнее дело, я еще в девятом классе училась. В «Науке» почему-то не пришла на соревнование студентка, а тут я подвернулась. Ребята знали, что классного места не возьму, но им важно было выставить любую, лишь бы не сняли очков. Кальварская и тогда была задавалой…

Ирина вспомнила, как Зося, увидев ее на старте, пренебрежительно спросила у тренера:

«А этот заморыш откуда?»

А Гарибан, тогда еще не такой массивный и благодушный, взглянул на Ирину, словно на червяка, и ответил:

««Наука» дикую выставляет. Сегодня тебе опасна только Заварыкина. Следи за ней, не дай обойти».

Ирина по неопытности после выстрела вырвалась вперед. Она мчалась во весь дух, чтобы никто не мог догнать ее.

Первую треть пути Большинцова была впереди, но, увидев в вялых складках губ Гарибана, вышедшего к бровке, презрительно жалостливую ухмылку, как бы говорившую: «Ну куда ты вынеслась, дурочка, уступи другим», — она оглянулась, запнулась за кочку и сбила себе дыхание.

Вскоре Ирина почувствовала, как ноги ее стали деревенеть. В боку закололо. Легкие словно сдавила какая-то тяжесть. Казалось, что еще секунда-другая — и в груди что-то оборвется.

Ирина убавила шаг, она не бежала, а почти брела спотыкаясь. Но тяжелое состояние не проходило. Вот ее обогнала одна спортсменка, другая… Настигавшая Кальварская не хотела обходить слева. С презрением и злостью она выкрикнула:

«Сойди с бровки, заморыш!»

У Ирины перед глазами все туманилось, она невольно уступила место обидчице. Ей хотелось упасть на землю и не двигаться. Так плохо ей еще никогда не было. На вираже Ирина не заметила бровки, носком резиновых тапочек копнула дерн и больно ушибла палец. Боль заставила вздохнуть полной грудью. И от этого бегунья почувствовала облегчение, синеватый туман перед нею рассеялся. Сделав еще два-три глубоких вздоха, она увидела впереди спортсменок, ушедших от нее метров на сорок.

«Догнать… Пусть хоть лопнет сердце!»

И зрители на стадионе увидели, как ожила обессиленная и только что спотыкавшаяся девочка. Ноги ее опять замелькали с прежней быстротой. Эта узкоплечая и тоненькая школьница обгоняла рослых легкоатлеток и стремительно неслась дальше, словно у нее прибавлялись все новые, и новые силы.

Перед глазами Ирины возникали то скамейки со зрителями, то желтый квадрат баскетбольной площадки, то зеленое поле и сетка футбольных ворот. Неведомая сила и злость толкали ее вперед.

Вдруг она увидела перед собой развевающиеся волосы Кальварской, вырвавшейся вперед, ее гладкую шею, пышные плечи и белую майку, промокшую меж лопатками от пота.

«Ага, ты устала! Тебе не легче, чем мне», — подумала Ирина и потребовала:

«Бровку! Дорогу, дылда!»

Она обогнала Кальварскую на вираже и, стиснув зубы, напрягая последние силы, понеслась по прямой к судьям, стоявшим с секундомерами.

Она впервые в жизни сорвала финишную ленточку и пронесла ее на груди шагов десять.

Зрители вскочили с мест, они шумно приветствовали неожиданную победительницу.

Футбольное поле было ослепительно зеленым, Ирина упала на него и, ткнувшись лицом в прохладную траву, от неимоверной усталости, перенапряжения и радости заплакала.

Ее подхватили какие-то парни.

«Нельзя лежать… походи, успокойся», — советовали они.

Ирине не хотелось показывать своих слез, она вырвалась от парней и убежала в сторожку к бабке Маше.

— Значит, у вас с Кальварской старые счеты. А кто она, откуда? — спросил Кочеванов.

— Говорят, учится в Институте иностранных языков… На последнем курсе. А почему ты ею интересуешься?

— Да так просто, из любопытства.

— Смотри, Кирилл, не попадись, она мастерица кружить головы.

Чувствуя дружеское расположение Ирины, Кирилл решил с ней посоветоваться:

— Слушай, Ира, я, кажется, попал в дурацкую историю…

Он рассказал ей о дяде Володе, о заигрываниях Гарибана, о его последнем письме и спросил:

— Могу ли я здесь тренироваться, не будет ли это походить на предательство по отношению к Сомову?

— Ты же не переходишь к Гарибану? Я тоже не собираюсь с ним связываться, но, по секрету скажу, втихомолочку тренируюсь, бегаю в лесу по четыре-пять километров. Хочешь, вместе будем?

— С удовольствием, а то одному скучно.

— Значит, заговор. Выбегай сразу после завтрака на эту тропу. Встретимся за ручьем.

* * *