Когда камни кричат

— Нет, зачем ему в мою халупку? Мы встречались у него в гостях.

Внимание Рокетта отвлекла странная суета в дальнем углу пустыря, у самых Рыбачьих ворот. Сперва он даже не понял, что происходит — не грохнули подковы коней кирасиров, не раздался ни с чем не сравнимый слитный стук десятков сапог о древнюю брусчатку, тем более не грохнули залпом поверх голов мушкеты и пистоли офицеров. Непохоже это было и на патрули эрхавенской полиции, что обходили ночные улицы и задерживали до выяснения личности всех вызывавших подозрения. На них не было даже форменных камзолов, лишь вполне цивильные куртки — но военную выправку, въевшуюся в плоть и кровь, спрятать непросто, да и шпаги в ножнах могли принадлежать только военным. Странно, что на этот раз пустили не эрхавенскую полицию, а военных — наверное, опасались, что эрхавенцы «случайно» упустят земляков. Никому ничего не говоря, военные деловито прочесывали площадку, пристально осматривая танцующих, пьющих вино, прыгающих через костер и даже целующиеся парочки. С дальнего конца пустыря, от самых Рыбачьих ворот, подъехал небольшой конный отряд. В свете двух факелов были видны черные с серебряными нашивками форменные камзолы. Сверкали примкнутыми гранеными штыками и массивными стволами мушкеты.

Этот полк стоял в городе, сколько себя помнил Рокетт, каждый эрхавенец знал его — Восемнадцатый драгунский полк Темесской Конфедерации. За храбрость и жестокость полк прозвали Железнобоким. В отличие от рассыпавшихся по полю сыскарей, драгуны держали мушкеты наготове, готовые немедленно пустить их в ход. Пытаться бежать, понял Рокетт, — бесполезно. Бежать к руинам — значит нарваться на мушкетный залп в спину. С такого расстояния промазать можно только спьяну.

Еще можно было под каким-нибудь предлогом отойти, затеряться в толпе и спокойно дождаться конца облавы. Он ничего особенного не сделал, мелкие школярские проказы — не в счет, ради них тревожить драгун бы не стали. Да что там затеряться? Помощь в задержании опасной преступницы всегда и везде награждалась. Можно вообще попасть на примету к Магистрату и коменданту. А это — устроенность в жизни, обеспеченность — по нынешним эрхавенским меркам завидная участь. Да даже разовая награда — немало.

Но Рокетт об этом даже не задумался. Вместо этого эрхавенец просто сгреб девушку за плечи и потащил в кусты.

— Пусти! Да пусти же! Что ты делаешь?

Рокетт смачно поцеловал ее в шею. И, пользуясь моментом, шепнул:

— Делай, что я скажу, или нас возьмут! Вон в тех кустах мы будем изображать влюбленную парочку. Поняла?

— Да, — шепнула Мелина. И, снова обняв Рокетта, горячо поцеловала в губы. Хотя обстановка не располагала, а их в любой момент могли заметить господа драгуны, Леруа почувствовал, как прокатилась по телу горячая волна. — Ты прав, поцелуями мы не отделаемся…

Рокетт покраснел. Когда на Базарном острове взамен рухнувшего от ветхости строили новый склад, все школяры постарше вечерами подрабатывали — возили тачки с кирпичами, таскали мешки с песком и цементом, копали котлован. Самим строителям осталось лишь то, чему надо учиться — класть кирпичи и крупные каменные блоки в фундамент, месить раствор, ставить стропила и класть кровлю. Склад вышел на славу, еще век не надо будет ничего строить, а к тому времени, скорее всего, и города не останется.

Школярам честно заплатили. По темесским меркам вообще гроши, но в нынешнем нищем и сонном захолустье это были не деньги, а Деньги. Потратили их кто как. Кто пропил, кто помог родным заплатить хоть часть долгов… Но большинство тем же вечером пошло в порт и устроило праздник с портовыми девками. Тогда Рокетту не хотелось отставать от друзей и особенно Дорстага, всегда хваставшегося своими похождениями в портовых кабачках — благо, позволяли средства. Сейчас Рокетту было неудобно, будто он, не снимая заляпанных грязью сапог, вошел в чистую горницу.

— Но не делать же… это…

— Нет, — успокоила Мелина. — Но сделать вид, что делаем. Иначе они поймут, что мы притворяемся.

Мелина расстегнула куртку, потом подобрала подол юбки, потом пришел черед крошечных бронзовых крючков, на которые застегивалась холщовая рубашка. В темноте, лишь слегка разбавленной звездным светом, смутно белела нежная кожа. У нее оказалась тоненькая, гибкая талия, небольшая упругая грудь, тихо звенели браслеты на тонкой, загорелой руке. Рокетт обнял девушку, заслоняя от ночного, еще вполне зимнего (конечно, по эрхавенским меркам) холода, и уже по собственному почину прижался к теплым, мягким, душистым губам. Какой-то частью разума он понимал, что никакая это не любовь, минует опасность — и они разойдутся, будто и ничего не было. Но знал он и то, что всю жизнь будет помнить каждый миг, проведенный на пустыре посреди мертвого Нового города, каждое прикосновение к этому совершенному и восхитительному телу…