Когда канарейка рисует тигра

— А сейчас что? — Произношу, собрав свои тряпки и даже накинув халат.

Край пояса вообще заляпан соевым соусом, и пока не поздно, надо его застирать. Но мы ничего не решили! А если он подумает, что я свихнулась, и сбежит… ну, улетит под утро, что мне тогда делать?

Выхожу в его комнату и замираю.

— А сейчас иди спать. — Произносит он, уже спрятавшись от меня под одеялом на своей кровати.

Я должна послушаться! Без слов, без возражений, без претензий. Но мне хочется возразить! Уйти молча? Потому что так положено.

Дохожу до двери и касаюсь ручки. Вот сейчас выйду и всë же!

— Гульназ, — произносит он вдруг тихо.

Разворачиваюсь, замечая, как он поджал руку под голову и сейчас смотрит на меня.

— Да, Марат. — С тоном вечного покаяния.

— Если хочешь что-то сказать, стоит это сделать.

Да вот именно, что стоит это сделать, а не прятаться! Но произношу, конечно же, иное.

— Ты мой муж, — допускаю заминку, заметив скомканные шаровары, валяющиеся под кроватью, — как ты скажешь, так и будет правильно. — Хочется их поднять и вообще заявиться сюда с чистящими средствами, чтобы отмыть тот паркет и его голову. — Разве я могу о чем-то спорить?

Конечно же, нет.

— Можешь, — говорит он, выдержав приличную паузу, — можешь попробовать. Немного.

Он садится, совершенно не заботясь, что одеяло сейчас спало и скрывает лишь ноги.

— Я не смею.

Марат пожимает плечом.

— Как хочешь. Тогда уходи, — кивает за меня и явно ждет, давая мне выбор.

Зачем? Это какая-то проверка? И что я должна сделать? Сжав ладошки, в которых до сих пор моë грязное бельë, всë же решаюсь.

— Ты… — нет, не так, — прошу, закончи то, что начал.

Ну куда уж прозрачнее? И вроде бы даже его это не злит.

— Закончу.

— Когда?

— Когда придет время.

— Но ты обещал. Сегодня.

Мотает головой.

— Появились новые вводные, Гульназ.

Звучит так, будто моя затянувшаяся из-за его же отсутствия девственность — это что-то из ряда вон выходящее. Раз-два и всё! И будет ему "один раз и быстро"!

— Ты сказал, что не каменный. Я тоже! — Возможно, впервые говорю открыто. — Я тоже не каменная и мне трудно было решиться прийти сюда.

— Да, я знаю. — Без тени усмешек произносит он. — На этом заканчиваем?

Улыбается, заметив мои мысленные метания.

— Нет?

Хмурюсь, опять понимает.

— Нет. Что еще, Гульназ?

Тянет ответить безропотно.

— Более ничего.

Он сжимает полосой губы и вновь указывает на дверь.

— Okay, доброй ночи.

Да почему всë это так сложно?

7 пёрышко

Всё вполне возможно.

— Точно! — вскрикиваю, едва выбравшись из сна. — Точно-точно!

Сажусь и тянусь за телефоном с тумбочки. Ввожу в поисковике заветное и радостно вскрикиваю, когда дохожу до контактов клиники женского здоровья и репродуктологии.

— Вот и всё! — Победоносно хихикаю, закрывая лицо ладошками.

Сейчас всего пять утра. Начнут они работать в десять, тогда и позвоню на горячую линию и запишусь на приём. Наверное, надо будет подготовить документы, пройти обследования, сдать анализы.

У врачей же есть медицинская тайна? И о конфиденциальности можно будет не переживать.

И ещё как-то Марата уговорить.

Хотя, думаю, этот вариант понравится ему больше вчерашнего.

Дома тихо, словно никого и нет кроме меня. Но это явно не так — его обувь стоит в обувнице, в которой я, как раз, навожу порядок. Заодно мою пол, протираю всё, в том числе каждую картину на стенах.

В восемь накладываю завтрак и даже не смущаюсь, когда слышу шум воды — Марат проснулся и ушёл в его ванную принимать утренний душ.

Воображение, конечно, пытается рисовать сцены, где я бы к нему присоединилась и мы бы продолжили кое-что на фоне произошедшего, но греет меня совсем другое.

Есть иной вариант.

Да, он более сложный, более прагматичный и более затратный, но… мы вполне богатая семья и наша обеспеченность не пошатнется, даже если потребуется несколько таких операций.

— Какая ты довольная, — Марат опирается о дверь, улыбается и заставляет меня поперхнуться кусочком морковной сумсы.

И один Аллах знает, сколько он так простоял, пока я витала в мыслишках, попивая смородиновый чай и пожевывая выпечку.

Он только из душа, волосы толком не высушил и с них скользят по скуле капельки, стекают к щетине и опускаются по шее, огибают ключицу и катятся вниз по торсу прямо до полотенца.

Молчание затягивается, хотя я уже прокашлялась и проглотила всё, что смогла проглотить.

— Я вчера забыл про чемодан. Не разобрал его.

Бывает, я видела.

— Ты стирала одежду?

Кивок.

— Нижнее бельё? — Улыбается шире.

— В сушилке. — Отпиваю глоток, пряча неловкость. — Сложено. Но я побоялась заходить к тебе, пока спал.

— Побоялась? — Спрашивает, выходя в коридор.

Приходит спустя минуту, натянув на себя лишь трусы.

Зачем-то садится за стол, а я встаю.

— Накормишь?

По моему ошарашенному лицу всё, видимо, ясно.

— Доставку ждать долго. — Точно оправдывается.

И? Его это никогда не смущало. Выдохнув, подхожу к холодильнику, раскрываю его и начинаю перечислять всё, что таится в контейнерах.

— Азу, плов, токмач, сумса, сладости и моя вчерашняя овсянка.

— Каша сойдёт, — отвечает мне.